Бумажный домик

Мы сделали телепередачу о Жаклин. Тридцать лет, шестеро детей. Живет в довольно «симпатичном» стандартном доме посреди не столь симпатичного пустыря. Как она выкручивается? Передача для женщин. Вести ее должна тоже женщина — я. Я задаю вопросы. Мягко, с уважением. Жаклин этого заслуживает: такая хрупкая и храбрая, даже веселая, тянет, выкручивается, — все это слишком скромно для определения той гигантской работы, которую ей приходится выполнять в своей трехкомнатной квартире, где полы натерты до блеска, где все сверкает чистотой: и линолеум, и раковины, и дети.

По-моему, у нас получилась хорошая передача. Мы все (оператор, постановщик, осветитель, режиссер) были с Жаклин очень любезны. И она, в общем-то, радовалась нашему приходу, все-таки разнообразие. Дети нас сразу полюбили, мы принесли им конфет, а старшей дочери словарь, о котором она давно мечтала. И хотя мы заняли всю их маленькую квартирку своей аппаратурой, они не роптали: Жаклин, не переставая скоблить, мыть, натирать, гладить, отвечала нам спокойно, раскованно, довольная, хотя и не слишком, что ее снимают. Естественная. Простая. У каждого свое ремесло.

Когда эту передачу показали по телевизору, Жаклин некоторое время получала письма с выражением симпатии, подарки для детей, какие-то пустячки, они доставляли ей удовольствие, и она принимала их все с той же простотой и естественностью.

Клод, постановщик, считал, что она должна была отказаться, возмутиться. А почему? Нет, она не рассердилась, у нее времени на это не было, она вся поглощена своим делом: чистота, безупречный порядок — вот ее творчество, ее гордость, — и больше ничего.

— Но она должна была возмутиться, — твердит Клод.

— Это мы должны были.

На несчастную она не похожа. Вся в заботах, но как человек, живущий полноценной, до предела насыщенной жизнью. Себя она в расчет не принимала. Уроки одних, здоровье других и бесконечные паркеты, белье, деньги… И ограниченной ее тоже никак не назовешь. Пожалуй, немножко строга к другим женщинам, к тем, кто не тянет, кто не может выкрутиться, кто пьет, бегает на свиданки, кто хочет сам распоряжаться своей жизнью. Мне сказали, что передача производит гнетущее впечатление. Сама Жаклин такого впечатления не производит. Она спокойна, как все, кто живет для других. Весь вопрос в том, как взглянуть на эту передачу. Она вполне оптимистична, если учесть, что Жаклин не тяготится своей жизнью, какой бы тяжелой она ни была, и жертвой себя не считает. Но может возникнуть и гнетущее впечатление, потому что сотни людей вынуждены жить такой жизнью, и хорошо, если один из ста живет ею по своей доброй воле. И потому чувство радости неотделимо от чувства горечи. Не должно быть таких ситуаций, в которых человек вынужден отрекаться от самого себя.

— Она святая, — говорит Роже, оператор.

Она была бы святая, если бы, принимая свою судьбу, чувствовала всю ее несправедливость. Она ее не чувствует. Вот уж воистину несчастье, когда даже быть добродетельной ты не имеешь права. Когда Жаклин клеймит других женщин, тех, кто, задыхаясь среди белья и грязной посуды, стонет в бетонных коробках, одиноко стоящих среди пустырей, тех, кто в вине или в бегстве из дома безнадежно ищет спасения (они возвращаются через полгода, через год, и на руках или в животе еще один ребенок, еще одно звено в сковывающей их цепи), тогда она — на стороне общества, которое ее же угнетает. Но когда Клод отрицает всякий смысл в этой безмятежно счастливой жизни, не грешит ли он против истины?

* * *

— Спросите у нее, пользуется ли она косметикой, придает ли она этому значение, — предлагает кто-то.

— Ну что вы, это будет неприлично.

— А я вас уверяю, что ее это нисколько не смутит.

Ее и вправду это не смущает. Она отвечает спокойно. А смущает это, как ни странно, меня.

* * *

Жаклин не лишена чувства юмора. Она рассказывает нам о своем замужестве.

— Он (ее будущий муж) был сиротой, жил с сестрой, а она готовила не ахти как. И потому он каждый вечер приходил ужинать к моим родителям. Через полгода родители сказали мне: «Раз уж мы его кормим, выходи-ка за него замуж, это нам дешевле обойдется». И мы поженились.

Жаклин, у которой нет ни минуты свободного времени, у которой муж простой рабочий (зарабатывает на заводе гроши и вдобавок нестерпимые головные боли), — Жаклин не прочь и пококетничать. Она одевает своих малышей с головы до ног во все белое, вызывающе, вопиюще белое, белоснежное. Стиральной машины у нее нет.

— В белое! Да вы с ума сошли! — говорят ей.

Она улыбается, первый раз вижу у нее лукавую женскую улыбку, во взгляде — вызов.

— Ха! А что тут такого?

Да, это ее прихоть, ее автограф, цветок, который художник рисует в углу своего полотна, своей картины просто так, ради удовольствия.

— Время от времени хочется совершить какое-нибудь безумство, — добавляет она.

Снова телевизор

Мы переезжаем, у Полины — трагедия, она не хочет расставаться со своим маленьким приятелем Пьером, который живет в нашем дворе.