Бумажный дворец

Книжка полна черно-белых рисунков. Изображений парочек, которые занимаются этим самым. Женщина на картинке похожа на жену из одного сериала, только голая. Мужчина бородат, у него длинные темные волосы. Его пенис болтается, выглядывая из-под подола рубашки. Он отвратителен. Я думаю о том, как Анна занималась сексом с тем студентом. При мысли о том, что она была с кем-то, кого почти не знает, мне становится грустно за нее, и я гадаю, не сожалеет ли она о содеянном где-то в глубине души. Потому что когда ты это сделаешь, ничего уже не исправить.

Бекки переворачивает страницу и открывает другую картинку, на ней женщина опирается спиной о стену. Мужчина стоит перед ней на коленях с лицом у нее в паху.

– Фу, – шепчет Бекки. – Можешь себе представить что-нибудь более мерзкое? Наверняка на вкус как моча.

– Буэ-э.

Мы так хохочем, что у меня болит живот.

– Что смешного? – спрашивает Диксон. – Я тоже хочу послушать.

Бекки запихивает книжку обратно в его сумку.

– Мы просто читали, – отвечаю я.

– Элла, ты же знаешь, тебя укачивает, когда ты читаешь в машине, – говорит мама. Она открывает бардачок и достает оттуда пакет. – Держи, на всякий случай, – и протягивает его мне. – Но, пожалуйста, если тебя затошнит, постарайся сдерживаться, пока мы не сможем остановиться. От запаха рвоты меня тоже начинает тошнить.

16:10

Я жду, пока не заболят легкие, а потом, не в силах больше вытерпеть ни секунды, вырываю голову из воды и жадно глотаю воздух. Что-то быстро кусает меня за щиколотку острыми зубами. От их прикосновения меня охватывает паника. Из воды рядом со мной выныривает Джонас. Он смеется над моим испуганным лицом.

– Совсем сбрендил? Я думала, ты черепаха.

Я в ярости уплываю от него, но он хватает меня за низ купальника.

– Пусти.

– Не пущу.

– Придурок.

– Я не придурок. – Он рывком притягивает меня к себе. – Ты же знаешь.

– Ты опоздал.

– Твои дети – рыбы. Они отказывались выходить из воды.

– Знаю, – вздыхаю я. – Иногда мне хочется пропустить их доски через дереводробилку. Не понимаю, как у Питера хватает терпения.

Мы болтаемся в воде, порознь, но вместе.

– Джина что-то подозревает, – начинаю я. – Сегодня на пляже был один неловкий момент, когда мы только приехали.

Мэдди и Финн гоняются друг за другом по берегу вдалеке. Позади них мама вешает на веревку белую льняную скатерть. Я слышу хлопанье двери, смех Джины. Джонас тоже слышит. Я отвожу взгляд.

– Все нормально, – говорит он.

– Ничего не нормально. Со мной что-то не так. Я должна сгорать от чувства вины. Вместо этого там, на пляже, с Джиной я чувствовала самодовольство. Как будто я победила. То сердце на песке.

– Ты действительно победила.

– Это ужасно, так говорить.

– Да, – соглашается он. Что я всегда любила в Джонасе, так это его способность признать свои прегрешения, пожать плечами и принять себя таким, какой он есть. – Я люблю Джину. Но ты у меня в крови. Здесь нет выбора.

– Конечно, есть.

– Нет, я делаю то, что вынужден. И признаю это. Вот в чем разница между нами. В признании выбора, который мы делаем.

– Не хочу об этом говорить.

Какие бы тайны моя сводная сестра Розмари ни открыла на прошлой неделе, когда мы с Питером были в Мемфисе, как бы это ни изменило мое отношение к прошлому, наша связь с Джонасом всегда будет жертвой, принесенной из покаяния.

– Я не уйду от Питера.

– Значит, на этом все и кончится? – растерянно произносит Джонас. Отвернувшись от меня, он смотрит на дикую, необитаемую сторону пруда. На камыши, рогоз, на то место, где мы по-настоящему подружились, – маленький мальчик, прячущийся на дереве, оседлавший низко свисающую ветку, терпеливо ждущий, тихий, как мышь, и нескладная сердитая девочка-подросток, которая хотела умереть в тот день. Дерево все еще там, но его ветви теперь тянутся высоко в открытое небо.

Джонас вздыхает.

– Столько лет прошло.

– Да.

– Оно стало таким высоким.

– Так обычно и бывает.

Он кивает.

– Мне нравится, что деревья растут одновременно вверх и вниз. Хотелось бы мне, чтобы мы могли так же.

Все, чего хочется мне, это поцеловать его.

– Тебе надо плыть назад.

– Я сказал Джине, что вернусь домой с дальнего берега пруда и встречусь с ней дома.

– Нет. Плыви к ней.

Джонас смотрит на меня с непроницаемым выражением лица.

– Хорошо, – соглашается он. – Может, еще увидимся сегодня.

– Может, – киваю я, ненавидя все в этой ситуации: расстояние, образовавшееся, когда он отодвинулся от меня, знакомую рану, которую я носила в себе столько лет и которая снова открылась. Но я должна его отпустить, даже если быть вместе с ним, – то, чего я хотела всю свою жизнь. Потому что Джонас неправ и то, что мы делаем, неправильно, и уже на самом деле слишком поздно. Я люблю Питера. Люблю своих детей. Это все, чем я должна руководствоваться.

Я смотрю, как он уплывает, как расстояние между нами увеличивается. А потом плыву вслед за ним, утаскиваю его под воду и целую его там, в полумраке, где нас никто не увидит, долго и страстно, говоря себе, что это в последний раз.

– Ты пытаешься меня утопить? – спрашивает он, когда мы выныриваем, хватая воздух.

– Тогда все стало бы проще.