Бумажный герой. Философичные повести А. К.

Ну и что ж тут поделать? – ты спросишь, – возможно ль вырваться из книги в мир объемов, в мирозданье вольных страстей и необъятных возможностей, бездонных небес, где обитает Создатель всех создателей? Конечно, будешь меня уверять, что такого никогда не бывает. Это подсказывает тебе твой скудный опыт, – но возможности мирозданья и впрямь необъятны. Множество вполне вроде бы живых людей напоминают небрежно выписанных литературных героев, точней, персонажей, – и сколь живыми и полнокровными, как я тебе напоминал, бывают в сравненье с ними книжные вымыслы. Да и вообще, кто знает, где кончается книга и начинается так называемая реальная жизнь? Возможно, их граница условна и проницаема, а может, ее и нет вовсе. Может быть, вся реальная жизнь только производное книжных фантазий. Поверь мне: чтоб литературному герою воплотиться в мире, ему довольно лишь куража и твердой решимости. Предполагаю, что сорваться с книжных страниц, обрести свободу – мечта всякого литературного героя. Ведь если речь о подлинном герое, а не выраженье комплексов иль вообще каких-либо индивидуальных психологических проблем его автора, то цель его, по сути, и есть такова: вторгнуться в мир, явиться ему уроком, примером или назиданием. Нет, уверяю тебя, тут не скука и не опостылевшая обязанность виться строчками по бумажному листу, лишь спотыкаясь о знаки препинания, а в первую очередь – человеколюбивое намеренье выступить со своей книжной истиной против всемирной лжи. Верней, как я догадывался, коварнейшей вселенской полуправды.

Укрепившись в своем отважном намеренье, признаю, что отчасти вынужденном, поскольку бумажный мир, казалось, был для меня уже навсегда исчерпан, я решил сперва погадать на своей же собственной книге, которая – так ведь? – книга моей судьбы. Не значит, что я суеверен, но, расставаясь с бумажным миром, я напоследок почему-то захотел прибегнуть к нему, как к оракулу, постаравшись угадать, что мне сулит будущее. Распахнув свою книгу наугад, я решительно ткнул пальцем в первую попавшуюся строчку: «…роман моей жизни, соберись я его сочинить, оборвался б самое большее на третьем абзаце…»[7]. Оракул всегда таинствен и невнятен. Возможно, это напоминание, что, воплотившись, мне придется выдумать себе биографию, самому в какой-то мере сделавшись собственным автором, и предостережение не превращать ее в роман, то есть не усложнять подробностями, чтоб меня было трудней поймать на лжи. Собственно, официальная автобиография (или, там, CV) и должна умещаться на одной странице, – большинству индивидов этого хватает с избытком. Впрочем, она фиксирует события не судьбоносные для индивида, не вехи его внутреннего созревания, а всего лишь факты, так сказать, социально значимые.

Я знал, что гадать положено до трех раз. И вот сколь глубокое наблюдение мне выпало во второй: «…все это следствие моей постоянной тяжбы со временем, которое еще и упрямей меня…». Видимо, это судорожный вздох автора, который, признаю, и верно достаточно упрям, – по крайней мере, был когда-то. Сочту и эту фразу предостережением: существовать во времени чисто векторном, скрупулезно проживая каждый выпавший миг, может быть, главная тягота обитанья в, так сказать, реальном мире, в отличье от бумажного, где время пространственно, возвратно, подвластно сочинителю и отчасти его герою.

Я и еще раз, уже последний, ткнул перстом в книгу судьбы, надеясь все же, что тот угодит в более внятное пророчество. Вот что мне напоследок выпало: «…окончательно канул в средостенье вселенной, где вечный свет, покой, но не факт, что конечная истина; иль в камере буйнопомешанных, – как на это посмотреть…». В этой сентенции, что ли, и впрямь ощущалось нечто финальное (а существует ли она, эта конечная истина?). Хотелось бы ее понять как посул величайших обретений и, таким образом – поддержку моего намеренья воплотиться. Но все ж не ясно, что это за намек относительно камеры буйнопомешанных. Как ты думаешь? И вообще, в наших психиатрических учреждениях разве есть такие камеры?

Вера диктует, что судьба мирозданья предписана вдохновенными пророчествами, занесенными в величайшую Книгу. Моя-то не величайшая, но все ж, как уже отметил, главная книга моей личной судьбы. Однако не скажу, что этот оракул так уж ее прояснил, мою судьбу, – впрочем, невнятны и любые оракулы. Поверь мне: я действительно раскрывал свою книгу наугад – в ней, если покопаться, уверяю тебя, можно отыскать и куда более изящные словесные обороты и даже вполне оригинальные соображения. Но что выпало – то выпало. Возможно, я понял пророчества моей книги поверхностно, а смысл их гораздо глубже. Все ж они оказались провиденциальны. В своей последующей жизни, уже воплощенным, я, так или иначе, натыкался то на одно из них, то на другое, то на третье. Или, по крайней мере, они мне маячили в бытийном тумане.

8