Бумажный герой. Философичные повести А. К.

Говорят, киты и прочие дельфины поумней нас, – их мозг, если верить ученым, сложнее нашего, а уж его размер и сравнивать нечего. Но что есть ум, какой меркой его измерить? Не знаю, как ум, но, может, высшая китовая мудрость в том, чтобы не создать цивилизации, существовать вне рукотворного, избежав превратностей истории, лишь во власти своей личной судьбы. Так и видится, как вязнет в этой обильной плоти средь белков, жиров и углеводов, там блуждает, одинокая сосредоточенная мысль. Ты, Иона, говорят, был китобоем, пока этот промысел на запретили международные гуманисты. Ну и как, ни разу не дрогнула твоя рука, заряжая гарпунную пушку, или чем вы там уничтожали китообразных? Ах, это сплетни, ты вовсе не китобой, а пророк? Ну разумеется, – наш санаторий весь заражен профетизмом. Я и сам до поры себя мнил пророком, хотя бы карманного или, точней, кухонного масштаба. Так значит, ты побывал в чреве кита, – хотя бы в своих безумных видениях и сновидениях. И как, обнаружил там его душу – или один только мрак кромешный? Доступен ли он Божьему гневу и Божественной Благодати? Молчишь? Понимаю: какое тебе дело до сокровенной и чужеродной души Лефиафана? Мы ведь все так глубоко закопались в свою собственную, что для нас и душа соседа по палате, с которым выхлебал не одну сотню ведер здешней баланды, – сплошные потемки.

Так вот я тебе скажу: у китов наверняка есть душа, каковое понятие наверняка шире психологии. Да, они избежали истории, государственности, градостроительства, литературы, искусства, которые всегда растрава сердцу, но трагедия их настигла своими тайными путями. Иначе как объяснить групповые самоубийства? Видели наверняка по телевизору жуткое зрелище: берег, заваленный тушами отчаявшихся китообразных, исторгнутых из океана их существования. Такое даже для человека редкость. Могу припомнить только сектантов в дебрях Амазонки или каких-нибудь русских мракобесов. Уверен: у высших, по крайней мере, животных есть душа, – возможно и религия, хотя бы примитивная, языческая. Моя, например, кошка не только чувствует обиду и ласку, но будто шаман общается напрямую с местными божествами и мелкими демонами[11]. Чтоб избавиться от душевной муки, надо и впрямь низойти до трилобита или какой-нибудь глисты…

Ты что, боцман, взвыл, как сирена или маяк в ночи? Так же тоскливо. Переживаешь трагедию морских млекопитающих или своей собственной души, невозвратно ступившей на путь эволюции? А ведь знаешь, что мысль моя пуглива: от громких звуков, неосторожного оклика может потерять курс, запутаться в частностях или кануть в глубину, где дремлет наша неторопливая мудрость. Ах, это пароходный гудок! Что ж, значит, ты успел заразиться духом странствий. Могу это лишь приветствовать, хотя парусник моего-то воображения беззвучно скользит по водам. Глядите, как за окном так же тихо проплывают сельские пейзажи. Отдаленье скрадывает неказистые мелочи, – даже несколько жаль тех шероховатостей, что любое творенье наделяет человечностью. И все-таки удивляешься, как талантлива природа: здесь каждое дерево, любой кустик, любой холмик именно там, где они должны быть. Ты будто в музее, где хранятся одни только шедевры. Талантливость природы тут побеждает и людскую бездарность. Не противоречат природе полосатые нивы, мелкие домики, даже телеграфные столбы, – и человечки вдалеке вовсе не похожи на наше многострадальное крестьянство, а напоминают каких-то умело изображенных пейзан. К нашему походу они непричастны, как и вообще равнодушны к великим свершеньям. Они редко участники, чаще жертвы истории, которые и так существуют в некоем подобье вечности – неизбежном коловращенье сезонов.

Наш корабль плывет, хотя и незаметно для мореходов. Все потому, что мы пока еще среди нам привычного. Кругом знакомые пространства, ухоженные людским попечением и укрощенные нашей психологией. Столько лет мы уже наблюдаем окрестности, что их будто зачаровали, сделали подобьем натюрмортов: испещрили, что ль, какими-то индивидуальными метками да еще своей фантазией довели до совершенства. Даже будто попали в сладкий плен к этому дивному пейзажу, вроде обыкновенному, но где, словно перчик в вегетарианской похлебке, чувствуется крупица гения, осеняющего природу; даже перестали замечать там происходящие перемены. В моем окне уж который год – позднее лето: ни весенних надежд, ни осенней грусти, ни крепкой, умиротворяющей зимы, которую так любил в свои ранние годы. Этот пейзаж мы будто захватили с собой, однако наверняка он когда-нибудь поотстанет. Хотя б когда минуем Геркулесовы столпы, где – край окультуренного мира и дверь в непонятное.