Бумажный герой. Философичные повести А. К.

Коль признаться, я всегда был домоседом. Только решимость отчаянья меня подвигла отправиться в путь. А прежде – какие там дальние страны, если даже и на улицах своего города, я остро чувствовал утрату себя? Мысль моя витала в самых различных пространствах, но океану существования, всегда предпочитал уютное болотце хорошо освоенного быта, и я всегда робел, ступая на новые пути. Даже, чтобы до конца приручить собственное жилище, потратил полжизни. Но и когда его приручил, там все равно оставались тревожные, непознанные закоулки. Еще б не позавидовать своей кошке, которая вошла в мой дом сразу полноправной хозяйкой. Как думаете, это моя болезнь или, наоборот, преимущество перед нынешним заурядно благополучным, полностью нормальным человеком? Впрочем, здесь, таких как я, каждый второй. Зато остальные – прирожденные бродяги и неудачливые бегуны. Мне-то, наверно, в нашем санатории самое место, поскольку тут пассивное пребывание не чудачество, а требованье внутреннего распорядка. Но старожилы знают, как я тяжело привыкал к нему, – по ночам выл от ужаса и бессилия так громко, что мне дружно отзывались окрестные псы. Еще бы – кругом невнятные символы, мрачные знаки, пометы чужого безумия, хотя мне и собственного довольно. Сразу очнулись какие-то инфантильные страхи, тревога ранних лет.

Я чисто городской житель, и даже вовсе укрощенная, примененная к человеческим нуждам природа какого-нибудь дачного поселка мне казалась чересчур своевольной. А здесь этот истерический парк, с годами по-своему переиначивший человеколюбивый замысел. Сперва я испытывал страх, в его дебрях обнаруживая остатки иль останки предыдущего существования, смысл которого давно утрачен: загаженные гроты, порушенные беседки, фундаменты и руины уже бесцельных хозяйственных построек. Он мне подчас казался заброшенным кладбищем, и безносые, безрукие, иногда безголовые статуи виделись надгробьями у безымянных могил, – а когда расцветали вон те кусты черемухи за окном, я будто чувствовал сладковатый запах смерти. И к здешнему режиму я привык далеко не сразу, все было – и протесты, и голодовки, и безответные письма в Гаагу о нарушении прав человека. Но потом привык к нашему дому, саду, даже постепенно и к правилам внутреннего распорядка, как мы ко всему привыкаем, как свыклись со своей многослойной памятью, когда вроде б уже прочно забытое вдруг выныривает на поверхность, но потеряв свои причины и следствия, – вырванным из прежней жизни, где оно имело вовсе иное значенье. Пришло время, когда я ощутил этот дом своим, а дома и стены помогают, – да, к тому ж, упасают мир от моих губительных для него фантазий, которые теперь очень редко вырываются наружу. Иначе всему миру мало бы не показалось.

Я трудно с чем-либо свыкаюсь, друзья мои, но тогда уж приклеиваюсь к этому намертво. Выучиваю назубок географию меня окружающего пространства, завожу, пускай не дружбу, но как минимум доброе знакомство со всеми демонами и гениями места, – а вот демон времени меня вечно терзает, выталкивая из обжитой эпохи. Нет, я не притираюсь к местам обитанья и обстоятельствам жизни. Мне их нужно пустить в себя, чтоб они сами там притерлись ко мне и обжились, – в результате их из меня можно выдрать только с мясом. Я теперь един с этим домом и парком, не способен отплыть от них, могу лишь уплыть с ними вместе. Как вот и вас, господа психи, я позвал на борт своего корабля. К людям я привыкаю быстрей, чем к материальной среде обитания. Это пришло не сразу. Было время, когда чужое, непознаваемое бытие у меня вызывало опаску. Чуялся зверь, томящийся в каждой душе, едва укрощенный цивилизацией. Чуялся там и ангел как беспощадный судья моего несовершенства. Казалось, вот-вот по какой-либо причине взорвется всеобщее благообразие и прянут монстры и ангелы из этих растрепанных душ. Впрочем, я был одарен ранней мудростью, уже в юности понял, что люди, исключая каких-нибудь маргиналов и девиантов, очень мало применяют свое психологическое богатство, которого б им хватило, чтоб достигнуть величия в добре и зле. По крайней мере, в спокойные, устойчивые времена их звери и ангелы будто погружены в летаргию. Сами же люди довольствуются горсткой внушенных понятий, однообразных реакций и расхожих эмоций.