Бумажный тигр (II. Форма)

Тем не менее, блюдя образ, время от времени он позволял себе перебрать лишнего — жители Хукахука могли бы поверить в то, что по ночам на Хейвуд-стрит хозяйничает Ламбтонский червь[206], чем в лавочника, который отказывается от дармовой выпивки. Иной раз подобные пирушки, щедро спрыснутые spiritus vini[207], приводили его в затруднительные ситуации.

Так, как-то раз они со Скаром Торвардсоном ради эксперимента крепко нагрузились коктейлем, смешанным по рецепту из странного стихотворения «Плантаторский пунш», вычитанному ими от скуки в журнале «Фан» и состоящем из тёмного рома, сахарного сиропа, ангостуры и лимонного сока. Пойло оказалось воистину дьявольским и, хоть Лэйд мог поклясться, что в его состав не входило ни единой унции воды из Леты[208], на следующий день ему так и не удалось восстановить в памяти, чему они со Скаром посвятили последние сутки. Судя по всему, той ночью в Хукахука творилась какая-то странная ворожба, призраки которой тревожили Лэйда ещё с полгода после этого. Так, во всех домах по Хейвуд-стрит северо-восточные углы комнат покрылись синеватым мхом, весь сахар на кухнях растаял, превратившись в карамель, столовые приборы оказались погнуты и перекручены самым странным образом, а мистер Эмфри Стоунджер, владелец хозяйственной лавки на углу, клялся, что его пёс, милейший сеттер по кличке Паффс, тем вечером менторским тоном прочёл ему вводную лекцию по экономическому национализму.

Бывали и более тревожные случаи. В другой раз скряга Маккензи выставил в счёт старого долга бутыль контрабандного голландского женевера[209] на можжевельнике — и они так словно гульнули, что он очнулся лишь спустя два дня с головой, гудевшей как церковный колокол. Мало того, многочисленные обстоятельства свидетельствовали о том, что на его долю выпало немало приключений, которые его память по каким-то причинам не удосужилась сохранить. Так, манжеты его изорванной сорочки были покрыты причудливейшей рунической вязью, написанной, без сомнения, его собственной рукой и представлявшей собой гремучую эклектическую смесь из охранных кабалистических и, теософских формул, на прогулочной трости явственной отпечатались следы зубов, которые определённо не принадлежали ни человеку, ни собаке, а на носовом платке остались пятна засохшей крови — при том, что ни одной раны или пореза на его теле не сохранилось. Чем он занимался той ночью? В какое дьявольское приключение оказался втянут? Насколько близок был к смерти? Этого Лэйд знать не хотел, но с тех пор старался проявлять осторожность по части выпивке — осторожность, которая, как и все существующие в мире правила, нет-нет, но иногда нарушалась.

Вот и сейчас… Лэйд застонал, чувствуя, как вокруг него из жёстких колючих волокон сплетается мир, мир жёсткий и зловонный, состоящий из великого множества твёрдых углов, которыми он, этот непрошенный и недружелюбный мир, болезненно упирается в его, Лэйда, измочаленное тело.

Где это они гуляли вчера? Неужели вновь в «Глупой Утке»? Ох, когда в последний раз ему было так скверно? Надо кликнуть Дигги, пусть принесёт сельтерской воды и рюмку хереса. Знаток человеческой души, мудрый мистер Хиггс, говорил, одна рюмка хорошего выдержанного хереса позволяет излечить любую хворь за исключением любви и налоговых выплат.

Нет, подумал Лэйд, с трудом вылавливая отдельные мысли из грязного бурлящего водоворота, похожего на сток из забитой грязной посудой раковины, это не любовь. По крайней мере, в моём возрасте стоит воздержаться от любви, после которой ноют на своих местах зубы и трещат рёбра, она не доведёт до добра…

— Дигги? — собственный язык показался ему вымазанной в дёгте сухой тряпкой, которую вкрутили ему в глотку, точно фитиль, — Мисс Прайс?

Он лежал на чём-то жёстком и твёрдом, судя по шероховатостям, которые ощущал щекой, на чём-то вроде обструганных досок. Неужели на полу? Вот уж точно славно погуляли… Ещё более странным было то, что он по какой-то причине не мог подняться — напрягшиеся для усилия руки почему-то не изменили положения тела в пространстве.

В пространстве, которое всё ещё оставалось чертовски неуютным и совершенно незнакомым.

Лэйд мысленно заворчал. Если он в самом деле в лавке, надо добраться до кабинета, пока его, чего доброго, не увидели в подобном виде. Ох, до чего же раскалывается голова! Точно её раздробили кузнечным молотом на черепки, а потом собрали воедино, небрежно смазав трещины старым садовым варом. Надо подняться, открыть глаза и…

Он не в лавке. Лэйд понял это мгновенно, безотчётно, сам не зная, как.

Запах. В его лавке никогда не пахло так скверно — застарелой кровью и химикалиями — запах даже не бойни, а выгребной ямы позади хирургического лазарета, куда после боя санитары в жестяных вёдрах сбрасывают отсечённые куски плоти, которые уже не пригодятся своим хозяевам.