Бумажный занавес, стеклянная корона

– На самолюбие его я надеялся, – деловито сказал певец и сел на край кровати, подобрав полы халата. – Рассуждал так: вот окажется этот щенок среди нас, сравнит со своими, прости господи, рэперами, и захочет, чтобы его и впредь звали на такие сборища. Знаешь, чего стоит приглашение к Грегоровичу? К самому Грегоровичу! – он интонацией выделил «самому», одновременно ухмылкой подчеркивая, что не стоит относиться к этому всерьез. – Я же король сцены! Любимец публики! Лучший из лучших, ну, или лучший из худших, это уж как вам больше нравится.

Даже Бабкин, которому этот напомаженный турецкий принц был не по душе, вынужден был признать, что самоиронии Богдану не занимать.

– Только корона-то стеклянная, – другим голосом сказал Грегорович. – Можешь хоть золотом ее выкрасить, хоть серебром. Проку-то от этого! Покачнулся, потерял равновесие, она бац – и разлетелась на тысячу осколков. И тебя поранит, и твоих близких. А это всё, – он обвел рукой комнату, – декорации, бумажный занавес. Упадет случайная искра, и вспыхнет, сгорит всё к чертовой бабушке. Притворщики мы, малютки мои, старые опытные лжецы. Хотя есть, конечно, и те, кто искренне верит, будто корона золотая, а вокруг сплошной Версаль.

– Значит, вы позвали в эти декорации Джоника и своих друзей… – задумчиво сказал Илюшин.

Грегорович изумленно вскинул брови:

– Друзей? Матка боска, да нет, конечно! Какие они мне друзья! Ты что, в самом деле не понимаешь?

– Не понимаю, – покаялся Макар.

Грегорович закатил глаза, всплеснул руками, выразительно вздохнул и дал понять одной гримасой, как низко Илюшин только что упал в его глазах.

– Туса! – соизволил он сказать наконец. – Собрать нужно именно ее. Тусовку, тусовочку, родимую!

– Зачем? – спросил Бабкин.

Грегорович со страдальческим видом уткнулся лбом в ладонь.

– Голубчик ты мой, да потому что это пиар! Ты осознаешь, что такое для музыканта пиар?

– Не уверен.

– Пиар – это жизнь! – торжественно известил Богдан. И даже встал от переизбытка чувств. – Знаешь, как у нас говорят? «Все пиар, что не некролог». Это кредо каждого из нас. Что бы мы там ни говорили журналистам, пиар для нас – как вода для цветка. Нет пиара – нет артиста.

Бабкин нахмурился: ниточки не связывались, картинка не складывалась. У Макара, по-видимому, тоже, потому что тот немедленно спросил:

– Откуда пиар, если здесь нет журналистов?

Грегорович застонал, не в силах вынести подобную бестолковость.

– А Инстаграм мне зачем, по-твоему? А твиттер? А фейсбук? Ты знаешь, сколько у меня фолловеров? Сколько человек расшаривает каждый мой статус? Я там пукну, а два миллиона подхватывают!

Бабкин покосился на напарника. Тот, кажется, содрогнулся, представив эту картину.

– Вот смотри: мы с Гагариной фоткаемся, так? – Грегорович изобразил, как они с Олесей скалятся в воображаемую камеру. – Выкладываем селфи в Инстаграм. А потом эти фоточки оттуда потянут разные журналы: «Жизнь со звездами», «Экстракт», «Культур-мультур»… И все с заголовками «Вечеринка у кумира». Начнут обсасывать, в чем Кармелита была, на сколько кило Гагарина похудела… Вроде как все по очереди подглядели в замочную скважину. Которую я сам же и просверлил в двери. Теперь понятно?

– То есть этот сбор – чисто информационный повод? – уточнил Макар.

Богдан вздохнул.

– Потусоваться тоже хотелось. По-простому, среди своих.

Он снова опустился на свое царское ложе и ссутулился. «По-простому», – повторил про себя Бабкин. Фантасмагория какая-то, ей-богу. Сидит, значит, в шелковом халате, среди десятков светильников, тянущих длинные золотые руки к нему из стены, судорожно глотает колу из бокала для вина, шпыняет камердинера, который сам шпыняет его, и при этом употребляет выражение «по-простому». Ах да, и одного гостя убили. Если это простое, что же у вас тогда сложное, братцы?

– Я бы человек сорок пригласил, – вздохнул Богдан. – Зажгли бы, оттянулись по полной. Скандальчик бы могучий замутили, – в голосе его зазвучали мечтательные нотки. – Но никого ж не соберешь! Все в разъездах. У одних чес на севере, другие в Европе отрабатывают. Там концерты, тут съемка, здесь спектакль. Вон, Бантышев на один-единственный вечер примчался в Москву. Так что, мальчики мои, все как обычно: рассылаешь приглашение двумстам, а принимает его в лучшем случае десять.

– И Джоник, значит, принял.

– А он любопытный сучонок, – безмятежно отозвался Грегорович. – Я-то знал, что отказаться у него силы воли не хватит. Враги всегда интереснее друзей. Каждому хочется заглянуть к врагу. Чем он там занимается? Как там у него все устроено? Вот и Джоника я на это купил.

– Зачем?

– Другой валюты не было, – хихикнул Грегорович, но тут же посерьезнел и слегка раздраженно бросил: – Да умаслить я его хотел, что здесь непонятного!

Илюшин обвел взглядом комнату и с сомнением посмотрел на певца:

– Он так сильно вставлял вам палки в колеса?

– Палки? Хех, братец ты мой! Он мне не палки, он мне всю телегу пускал в кювет. Скандальный был, сволочь. Ты про историю с Пьером Леманом слышал?

Илюшин не слышал, и Грегорович рассказал.