Бумажный занавес, стеклянная корона

– Возможно, эксперты еще что-нибудь раскопают, но на данный момент – нет. Пусто.

– Ожидаемо, но от этого не менее грустно. Ладно, а что с косвенными?

Расписываться в собственной профессиональной несостоятельности Бабкину было неприятно. Вдвойне – поскольку он гордился своей наблюдательностью.

– Эта чертова лапка там действительно валялась, – неохотно признал Сергей. – Медведкина не врет. Я вспомнил.

– Что совершенно ни о чем не говорит. Кармелита гуляла по оранжерее двумя часами ранее, могла и обронить.

– А с места преступления она ее зачем утянула?

Илюшин пожал плечами:

– Затем и утянула, что место преступления. И не факт, кстати, что она сама. Пока нам известно, что в промежутке между половиной седьмого, когда ты обнаружил тело, и шестью сорока, когда там появилась Медведкина, лапку никто не трогал. Забавно, если окажется, что Кармелита в эти десять минут не появлялась в оранжерее.

Макар внезапно спрыгнул с подоконника и обошел комнату, вглядываясь в углы.

– Колокольчик, – пробормотал он, – здесь должен быть колокольчик…

Бабкин озадаченно наблюдал за его перемещениями.

– Э! Ты о чем?

– Кофе хочу, – решительно сказал Илюшин. – Не звать же мне для этого всякий раз Кутикова.

– А ты попробуй! Только вот так не забудь сделать, – Бабкин изобразил сложные пассы руками. – Глядишь, он и материализуется, демон.

– Черт, как кофе-то хочется…

Илюшину лень было идти на кухню, но Сергей не собирался работать при нем официантом. Принесешь один раз кофейник и можешь считать, что подписался на внеурочное обслуживание номера. Макар же, включивший режим требовательного зануды, становился совершенно невыносим.

– Куууутиков! – провыл Бабкин. – Куууутиков!

Но камердинер не появился.

– А! Я эту не начертил, как ее… пентаграмму.

– У нас должна быть связь с внешним миром, – настаивал Макар. – Шнурок. Как в лучших домах Парижа. Чтобы я за него дернул, а на кухне дебелая повариха услышала звон и поняла, что двум уставшим мужчинам требуются кофе и орешки.

– Кофе заменить на пиво, орешки на воблу, – поправил Сергей.

– Мы на работе, мой забывчивый друг. Никакой выпивки.

Илюшин сделал еще пару кругов между столом и диваном и, видимо, смирился с тем, что кофе в ближайшее время не появится.

– Ладно. Кто у нас там следующий на очереди?

– Вороные.

– Кто? – изумился Макар.

– Никита и Анжела Вороные, – терпеливо повторил Бабкин. – Ты что, никогда не слышал «Три дороги, две тюрьмы»?

– Бог миловал. Они оба поют? Это дуэт?

Бабкин засмеялся. Самый простой способ ощутить превосходство над более умным и образованным собеседником – это продемонстрировать осведомленность в какой-нибудь бессмысленной для него теме.

– Сразу видно, не читал ты досье. И первый канал не смотрел на досуге. Поет Никита. Анжела руководит процессом из-за кулис.

– С дирижерской палочкой?

Бабкин ненадолго задумался.

– С хлыстом и пряником, я бы сказал.

– Тогда начнем с нее, – определился Макар. – Хочу посмотреть на женщину с хлыстом.

2

Есть люди, живущие с твердым убеждением, что мир к ним неблагосклонен. Что провидение доброжелательно к другим, куда меньше заслуживающим его расположения, а откровенно говоря, порой и вовсе его недостойным. Этим людям в детстве кажется, что им подменили семью и вместо приличных людей, скажем, принцев или герцогов, подсунули папу-водителя маршрутного такси и маму-технолога общественного питания. Что в школе их принижают, оскорбляют и не оказывают должного уважения (что истинная правда, поскольку высокомерных зазнаек никто не любит). Все, все до единого пазлы в картине окружающего мира складываются так, чтобы причинить бедному индивидууму максимум неудобств. Дождь начинается не вовремя, совещание начинается не вовремя – да что там, даже восемь утра и те начинаются не вовремя. Могли бы и попозже на пару часов, чтобы несчастный человек мог выспаться.

Подобное трагическое мироощущение не зависит от особенностей биографии. Люди-страдальцы могут действительно претерпевать лишения и тяготы, а могут расти в холе и неге. Общим у них остается одно: чувство острой несправедливости, творящейся по отношению к ним.

Анжела Бирюкова в детстве была убеждена, что поезд, подъезжая к платформе, нарочно пыхтит и скрежещет как можно страшнее, чтобы испугать ее. То, что кроме нее, на платформе стоят еще две сотни человек, не меняло дела. Весь этот ужас устраивался лишь ради нее одной. Иголка, колющая ей пальцы, делала это специально. Яблоко подворачивалось гнилой стороной, потому что все вокруг желало зла бедной девочке.

Словом, в любой самой крошечной неудаче Анжела Бирюкова видела вредный умысел, направленный на нее.

Неудивительно, что к шестнадцати годам она совмещала в себе чувство острой обиды на всех с осознанием собственной исключительности. Ради кого попало мироздание так напрягаться не станет.

Анжелу до глубины души оскорбляло, что у нее простые и глуповатые родители, что она растет в городе Мариуполь, учится в самой заштатной школе, и даже то, что дом их стоит на улице Водопроводной. Водопроводной! Нет бы Алмазной или Греческой.

Ну как тут не поверить в насмешку судьбы.