Читаем Бумеранг полностью

Вскопали могилку, удобрили навозом. Обработали от вредителей, посадили семена. Обильно полили (покойного не спросили, каково ему под таким дождичком?) Теперь будут высаживаться всё лето тем же десантом. Деловито, истово, добротно окучивать, рыхлить, поливать, пропалывать сорняки. В обед плотно перекусывать стряпнёй и яичками. Посматривать с превосходством вокруг: их-то могилка самая ухоженная. Игрушечка, а не могила. Вызывающе, жирно, пышно зеленеет, цветёт и только что не плодоносит… Огородники, блин.

Я перевожу взгляд на нашу скромную могилку. Осенью привезли в мешках торф: чёрный, бархатный, разровняли в цветнике – красиво. Весной выяснилось, что на торфе ничего не растёт: ростки сгорают на корню.

Я иду по простому пути. Покупаю самые яркие искусственные цветы. Вкапываю в землю обрезанную пластмассовую бутылку, втыкаю пластмассовые стебли. Скромно и со вкусом.

Я не так предусмотрительна и запаслива, как соседи-огородники. Лопаты у меня нет, и ножика нет. Даже завалящей щепочки поблизости не валяется. Засучиваю рукав, погружаю руку в рыхлый торф, копаю ямку.

А-ах! Какая боль! Стремительно выдёргиваю руку. С неё сначала обильно капает, потом течёт ручьём горячая кровь. Как же я забыла! Ещё с осени в земле осталась закопанной стеклянная банка с водой, в неё мы с сестрой опускали живые цветы. Зимой банка, конечно, лопнула, рассыпалась. Острый осколок глубоко поранил руку. По-моему, задело крупный сосуд и кость.

Промыть рану у цистерны. Вода мутная, тёплая, протухшая. Такой скорее не промоешь, а заразишь. Если уже не заразила какой-нибудь столбнячной палочкой. Когда едем в машине, чувствую усиливающееся жжение в руке. Зубы сами по себе выстукивают дробь. Трудно сглатывать слюну. Колотит озноб: то натягиваю шерстяную кофту, то сбрасываю её. Все признаки заражения.

«Если умру, это будет ничтожная доля наказания за зло, которое я причинила отцу… – думаю я. – Так отец из могилы достал свою неумную, недобрую дочь. Фу ты, какой нелепый сюжет.

Вопросы, вопросы – как вросшие в землю валуны. Я суечусь, будто лилипут, пытаюсь их сдвинуть, приподнять – не хватает сил. Беспомощно топчусь, обхожу, примериваюсь так и эдак. Руки слабые, худые, тонкие. Камни неподъёмны для меня.

Говорят: если Бог хочет наказать человека, он лишает его разума. Ещё говорят: не спрашивайте Бога: «За что?» Всегда есть за что. И всё же, всё же… За что он наказал меня в 12 лет? Допустим, Бог за что-то хотел наказать отца – далеко не худшего, а для меня самого милого, родного человека, жившего на Земле? Тогда зачем он сделал орудием наказания двенадцатилетнюю девочку?

…Маму плохо помню. В основном отца. Вот мама полощет бельё на ключе. Отец читает вслух, по моей просьбе, роман «Философский камень». Удивляется: неужели понимаешь, дочь? Да ничего я не понимаю! Мне нравится процесс чтения вслух (для меня, маленькой!) и уважение ко мне. Комариный звон, летний вечер, прохлада от большого пруда…

…После субботних пельменей смотрим телевизор, что-то про наших разведчиков и немцев. Я почти сплю. «Олюшка, со стула падаешь уже, иди спать». Упорно сижу, лишь бы рядом с ним, как взрослая. Так уютно, хорошо с ним.

Что ещё помню? Мелочи: как бритвой виртуозно затачивал нам карандаши тоньше, чем остриё иглы. Ещё мелочь: доставал с подоконника зрелые помидоры, мыл, резал на дольки и солил. Любил читать газету и есть. Но мы налетали как саранча, он отдавал и только улыбался нашему пиршеству.

Зимнее утро. Старшие собираются в детский сад. С завистью поглядывают в мою сторону: я остаюсь, у меня ангина. Отец наклоняется над кроваткой, трогает лоб. Спрашивает нарочито строго: «Олюшка, ты разве не идёшь в садик?» – «Не-е-ет! Я болею!» – слишком восторженно для больной кричу я, подбрасываемая отцом в воздух. Я хохочу. На мне платьице из бледно-голубой фланельки, огрубевшей от стирок.

Мы не мешаем друг другу. Он читает и пишет за столом. Я читаю в постели. Когда жар спадает, играю на ковре. Кукольный половник – подобранная с пола «бескозырка», крышечка от водочной бутылки: вчера были гости. Отец увидел «это безобразие». На следующий же день мне купили набор кукольной алюминиевой посуды, ура! В своём забитом книжном шкафу он щедро выделили целую нижнюю полку для моего кукольного домика.

Но и хватит детских воспоминаний. Итак, мне 12. Школьная медсестра оставляет девочек после уроков. Рассказывает о некоторых особенностях взрослеющего женского организма. Мы пропускаем её слова мимо ушей. Краснеем, хихикаем, прячем глаза, перепихиваемся локтями, подмигиваем, прыскаем в ладошки.

И однажды приходит это. Я сообщаю маме и не понимаю, почему она так странно загадочно, недоверчиво радостно улыбается. Я думаю, что произошедшее – разовое явление, странное, но необременительное. Я пока еще не знаю, что это будет продолжаться семь дней каждый месяц. 84 дня в году. 84 дня ада.

Каждый месяц приходила ни с чем до этого несравнимая боль. Словно из меня каждый раз вырезали живое. Кусала губы до крови, чтобы не кричать. Едва не теряла сознание от боли, уползала в тёмный угол, пряталась, как зверёк.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жестокие нравы

Свекруха
Свекруха

Сын всегда – отрезанный ломоть. Дочку растишь для себя, а сына – для двух чужих женщин. Для жены и её мамочки. Обидно и больно. «Я всегда свысока взирала на чужие свекровье-невесткины свары: фу, как мелочно, неумно, некрасиво! Зрелая, пожившая, опытная женщина не может найти общий язык с зелёной девчонкой. Связался чёрт с младенцем! С жалостью косилась на уныло покорившихся, смиренных свекрух: дескать, раз сын выбрал, что уж теперь вмешиваться… С превосходством думала: у меня-то всё будет по-другому, легко, приятно и просто. Я всегда мечтала о дочери: вот она, готовая дочка. Мы с ней станем подружками. Будем секретничать, бегать по магазинам, обсуждать покупки, стряпать пироги по праздникам. Вместе станем любить сына…»

Екатерина Карабекова , Надежда Георгиевна Нелидова , Надежда Нелидова

Драматургия / Проза / Самиздат, сетевая литература / Рассказ / Современная проза / Психология / Образование и наука / Пьесы

Похожие книги

Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман
Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза