Бумеранг

Прятаться, живя со старшими братьями в одной комнате? Безмятежное детство кончилось. Юность – это изгнание из рая детства… Но и об этом хватит.

Я, как все девочки в это время, завожу дневник. Во мне, как у всех девочек в это время, обнаруживается обострённое, болезненное отношение к собственной внешности. Кем-то вскользь оброненные фразы, что гадкий утёнок неожиданно похорошел (а кому из девочек их не говорили?) Я жадно бросаюсь к брошенным фразам. Бережно их подбираю, обдуваю, помещаю в личный дневник. Я их коллекционирую. Перечитываю, смакую, ласкаю глазами, впитываю.

Из книг, которые я читала во множестве, я знала, что Любовь управляет миром. Что взрослые только и думают о Любви, а мужчины ради девственности готовы умереть или сложить к ногам женщины сокровища мира и свою жизнь. Книги, скрытно или явно, пишут об одном: о любви мужчин к женщинам. Женщина – бриллиант, цветок, чистый, высокий, недосягаемый идеал. Мужчина готов отдать жизнь ради одной ночи любви с женщиной. Так писали книги, и у меня не было оснований не верить им.

Я иду в магазин за хлебом и обмираю на каждом шагу. Вокруг Мужчины (вообще-то это кучка алкоголиков на крылечке продмага). Мужские голоса, мужские взгляды, мужские желания. Они желают одного (так пишут книги). Следует опасаться их. «Тяжело быть такой красивой», – радостно и тревожно вздыхаю я. Я не сомневаюсь, что во мне заключается какое-то особое, неизъяснимое женское очарование, привлекающее мужчин.

…Весь городок гудит: отчим жил со своей падчерицей! Она учится в нашей школе, в параллельном классе. Я видела эту девочку: вяловатая, бледная, полная, с толстой чёрной косой, в очках. У меня нет болезненного интереса к этой истории. Она мало трогает меня: слишком грязная, непонятная, неправдоподобная, чужая, далёкая от меня.

Приехала няня, двоюродная бабушка. Кто-то наверху уже решил, что няня выйдет посидеть на крылечко. И что я выйду вместе с ней. И няня станет вспоминать наше детство. Так было часто, когда она приезжала, так было всегда. Но я-то была другая.

Я помню дословно, что сказала она. Слова, которые в одну минуту страшно и безвозвратно перевернули мою жизнь. Раз они были произнесены – это была судьба. Суд Божий. Суд Великого, Мудрого и Щедрого над двенадцатилетней девочкой. Вот уж, действительно, бой на равных.

Итак, няня тогда на крылечке сказала самые простые, бесхитростные слова:

– Как же папа любил тебя! Больше всех других детей любил.

И просто объяснила:

– Когда вы маленькие были, братик не спал, плакал, мешал. Папа сердился. А ты всё время спала, соня. Спокойная была. – И снова повторила для пущей убедительности: – Как папа любил тебя! Больше всех.

Вот что она сказала.

Улыбка ещё не сошла с моего лица. А маленькое сердчишко уже обдало пустотой, тоской и холодом. И острым пониманием того, что прежняя жизнь невозвратимо кончилась. Что простой, понятной и лёгкой жизни больше никогда не будет. Она умерла. Всё пропало и летит в пропасть. Я вступаю во власть чего-то страшного.

И чем больше я осмысливала то, что сказала няня, тем больше обмирала над открывшейся передо мной пропастью. Дикие мысли. Отчим тоже любил падчерицу, вот оно! Тоскливым холодом объяло сердце. Няня объяснила: ты была тихая, всё время спала. А братик плакал, неспокойный, по ночам будил. Но в сердце упало зерно. Я уже ничего не слышала. В голове: отец меня любит. Выделяет из всех. У него ко мне чувство. Мужское?! Всё кончено.

Заметила ли тогда няня, что я сижу в обморочном состоянии, с белым лицом?

Да, всё так и есть. Всё правда. Отец выделял меня среди прочих детей. Только меня ласково называл Олюшкой. Ну да… Он мужчина. А все мужчины вожделеют, если верить книгам. И он не исключение. «Больше всех любил». Какая мерзость. Боже, что теперь делать? Как жить с этим страшным открытием в маленьком девчоночьем сердце? Как существовать с отцом в одном доме, видеть его каждый день? Как себя с ним вести? Немедленно разорвать грязную липкую паутину похоти, которой он обволок меня. А я-то не подозревала. А он обнимал меня, гладил, прикасался ко мне. Вон оно что… Бежать его. Избегать. Замкнуться. Не разговаривать.

С этого дня, с этого часа близкий, милый человек стал омерзителен до судорог, до физической тошноты.

Он как раз вернулся с работы. Я, под впечатлением ужасного открытия, на ватных ногах ушла в детскую. Отец вошёл следом, заговорил о чём-то. Чтобы что-то ответить, я физически напряглась. Его присутствие было ужасно, отвратительно.

С этого дня я стала прятаться и избегать ничего не понимающего отца. Чем больше он не понимал, тем больше хотел от меня добиться: что происходит?! Чем больше он добивался встреч и выяснения отношений с глазу на глаз, тем больше я укреплялась в мысли: да, это не просто так с его стороны.