Бумеранг не возвращается

Эдмонсон не был пьян, но, судя по уже почти пустому графину коньяка, можно было предположить, что Джентльмен пера был основательно под градусом.

Смешивая очередную порцию коньяка с боржомом — эта смесь напоминала ему виски-соду, — Эдмонсон рассматривал Роггльса. Так знатоки рассматривают произведения искусства, наклонив голову и прищурив глаз. Он даже вынул книжку и, сравнив портрет Роггльса на обложке с оригиналом, не без зависти обронил:

— Черт возьми, вашему фасаду позавидовал бы и сам Морис Подж! Это единственное, чего ему не хватает!

Эдмонсон был прав, лицо Патрика Роггльса бросалось в глаза: у него были темные, отливающие бронзой, слегка вьющиеся волосы, большой, немного покатый лоб, выразительные карие глаза, правильная линия носа, рта и подбородка. Черты его лица создавали ощущение силы и строгой мужской красоты. Он располагал к себе, вызывая ничем непреодолимое доверие.

Пропустив мимо ушей комплимент Эдмонсона, Роггльс спросил его:

— Чем вы думаете, Эдмонсон, удивить читателей вашей газеты?

— Не знаю, Роггльс. Правда, только неделя, как я в России, но еще ни одной строчки не передал в редакцию. Был я в раменском колхозе, смотрел здание университета, автозавод…

— Теперь вам необходимо посмотреть балет «Лебединое озеро» в Большом театре. Кстати, вы это можете сделать сегодня, — с легкой иронией сказал Роггльс.

— По-вашему, это и есть главное? — не почувствовав иронии, спросил Эдмонсон.

— Это символ современной России, если «Марсонвиль бэнк билдинг»[6] или бронзовая группа Марса и Меркурия у пирса Марсонвильской гавани являются символом нашей родины.

— А что же, по-вашему, является символом нашей родины?

— Трущобы Марсонвиля и дворцы пригорода, бараки химического концерна «Фроман», Марсонвиль-авеню, богатство и нищета, высокий уровень производства и низкий уровень потребления.

— Да, вы действительно красный, Роггльс!

— Скорее розовый, — парировал Роггльс и рассмеялся. — Однако я вижу, вы с успехом «Скотч» заменили русским коньяком.

— Здесь нет шотландского виски, к тому же русский коньяк не хуже, — согласился Эдмонсон. — А что, если нам действительно пойти посмотреть балет?

— Могу доставить вам это удовольствие, у меня свободен один билет.

— Я мог бы обойтись, Роггльс, и без вашей любезности…

— Каким образом?

— Купить билеты у перекупщика, переплатить…

— Положительно, Эдмонсон, вам не хватает знания России. Здесь частнокапиталистическая инициатива — преступление, бизнес наказуем законом. Близкий нам по детским рассказам рождественский мальчик, сделавший свой первый бизнес на коробке со спичками, здесь попал бы в лагерь малолетних преступников!

— Холодная, непонятная страна, — проскрипел Эдмонсон, прижимаясь спиной к деревянной обрешетке отопления. — Холодная… — еще раз повторил он и, подтянув портьеру, отгородился ею от окна.

7 В БОЛЬШОМ ТЕАТРЕ

Искусно подсвеченные с внутренней стороны колонны Большого театра спокойно и величаво несли на себе портик с квадригой Аполлона. И здесь колючий ветер с мелкой снежной пылью бил прямо в лицо. Казалось, что колесница Аполлона мчится вперед, вздымая снежную пыль.

Под портиком театра, как река, тек шумный людской поток. Прижавшись к колонне, чтобы не мешать движению, девушка в нетерпеливом волнении озабоченно всматривалась в оживленные лица празднично настроенных людей. На большом циферблате уличных часов минутная стрелка вздрогнула и упала с двенадцати, было пять минут восьмого.

Прошло еще десять минут обидного, томительного ожидания. Девушка с досадой вынула из сумочки два билета. Решив продать один из них, она хотела оторвать билет, но была атакована сомкнутым строем любителей балета:

— Девушка, вы продаете билет?

— Девушка, я подошел первый!

— Девушка, этот гражданин лжет! Его здесь не было! — решительно заявило грудное контральто и, энергично работая локтями, протиснулось ближе.

Девушка растерялась, но на помощь ей пришла та, кого она ждала, — высокая яркая блондинка в розовом шерстяном капоре и меховой шубке:

— Красуля, ты, кажется, собираешься продать мой билет?!

— Ох, Люба, меня тут чуть не растерзали! — сразу повеселев, сказала она, пробиваясь вместе с подругой к главному входу.

— «Красуля»?! — уничтожающе фыркнуло контральто и также энергично бросилось к другой группе добывать билет.

С трудом прокладывая себе дорогу в плотной массе людей у входа в театр, мрачно настроенный Джентльмен пера едва поспевал за Роггльсом.

Первый акт балета на Эдмонсона не произвел большого впечатления, но второй акт взволновал его, он расчувствовался и, направляясь в буфет с Роггльсом, интересовался народными истоками «Лебединого озера».

Глубокая, волнующая музыка, исполнительское мастерство и поэтическая одухотворенность балета привели Эдмонсона в состояние внутреннего смятения. Он почувствовал всю тоскливую обыденность своих повседневных интересов и особенно остро понял, что годы уходят и молодость, в борьбе за свое место под солнцем, растрачена глупо и по пустякам.

Бокал холодного искристого вина освежил Эдмонсона, второй бокал настроил его на философский лад: