Бун-Тур

Говорит, а сам широкий ремень на брюках поглаживает. Но я-то знаю: он даже Буна ни разу пальцем не щелкнул…

Мама на груди у мамы Буна слезы льет.

— И зачем я только геологом стала!..

Моя мама маленькая, тоненькая, как девчонка. А у Буна мама — женщина солидная. Что ей троллейбус! Она и с паровозом, и с танком, наверно, справилась бы не хуже мужчины. Но транспорт никак на ее характере не отразился. Ласковая она, и голос у нее теплый.

— Милочка вы моя! — говорит она. — Да что вы так убиваетесь? Да все хорошо будет!.. Как встанет — сразу вниз, к нам, чай пить. После школы — обедик. Ну и ужин обязательно… А уж к ночи я сама подымусь, не поленюсь, и проверю: дома ли, спит ли?..

Водителю «рафика» эта сцена поднадоела. Он вежливо напомнил о себе: коротко погудел вполголоса. И все заторопились. Папа втащил в машину вещмешки — свой и мамин. Мама еще раз переобнимала всех, включая Буна, и всех просила относиться ко мне ласково и строго.

Бун пошутил:

— Я ему спуску не дам: голову оторву, если слушаться не будет!

Лицо у мамы стало жалким и испуганным. Шутки до нее в ту минуту не доходили.

— Ой! — сказала она. — Не надо…

Папа легонько подсадил ее в «рафик». Мы стояли и руками махали, пока машина не завернула за угол — точь-в-точь как и в прошлом году. Только тогда рядом со мной был дедушка. Помню, как он сказал:

— Разведка двинулась. А наше с тобой дело — тылы укреплять. Идем-ка, Санька, переводить хозяйство на холостяцкие рельсы!

Мне весело с ним было! А сегодня почему-то тоскливо стало. Бун зовет к себе, а мне домой охота.

— Убрать, — говорю, — надо кое-что…

Убирать в квартире нечего. Пап-с-мамой все вылизали перед отъездом. Идеальная чистота. И пусто до гулкости. Я своих шагов никогда раньше не слышал. А теперь брожу из комнаты в комнату — и шаги по всей квартире раздаются. Зачем только дедуля умер?..

Присел я к окну, чтобы шагов своих не слышать. В парк смотрю. Деревья будто в дымке зеленой. Почки, наверно, набухать начали. Никогда я раньше этого зеленого тумана в парке не замечал. Может, глаза лучше видят, когда один остаешься? Значит, полезно иногда посидеть одному, подумать.

Вдруг — дзинь! Звонок! «Неужели, — думаю, — вернулись? Что, если экспедицию отменили?» Отгадайте, рад я был бы или не доволен?.. Рад! Еще как рад! Это только болтовня одна про самостоятельную жизнь! Я без пап-с-мамой уже полчаса прожил и никакого удовольствия не почувствовал!

Бегу к двери. А это — Бун и Васька Лобов… Наверно, кислый я был, потому что Васька подбородок поскреб и сказал Буну:

— Нас явно не ждали… Зайдем попозже!

— Брось ломаться! — говорю. — Человек уборкой занимался, потому и не ждал!

Васька прихожую осмотрел, пальцем по двери провел — нет ли пыли, подмигнул Буну.

— Человек хорошо поработал!.. Скажем, раз уж он такой прилежный?

Я сразу смекнул: припасли они для меня какой-то сюрпризик, и не из плохих. Васька Лобов — тот небывало торжественный, а Бун — радостно-смущенный.

Сел я на стул. Жду. Любопытство распирает.

— А ты, — говорит Васька, — встань! Такие вещи сидя не слушают. И не как-нибудь встань, а по стойке смирно!

Бун тоже сказал:

— Встань, Тур! Встань!

Что за ерунда?.. Но встал я, и уже не любопытно мне, а тревожно. Но пока держусь, за шуточку прячусь:

— Не тяните — поджилки трясутся!

— Сегодня совет дружины заседал, — сказал Васька. — Семиклассников рассматривали… И есть такое мнение, что из нашего класса можно кой-кого в комсомол рекомендовать… Я назвал тебя, Буна и Костю Сажина.

Бун потом рассказывал, что видик у меня был не геройский. Помню, сел я и опять вскочил. Что-то сказать нужно, а ничего не говорится. С трудом губы расклеил.

— Дед бы, — говорю, — рявкнул: «Служу Советскому Союзу!»

Васька смеется:

— Это дед, а ты что скажешь, товарищ Данилов?

— Лучше, — говорю, — деда не скажешь… Служу Советскому Союзу!.. Только зачем так неожиданно?.. И что делать теперь надо? Готовиться?

— Теперь не приготовишься! — смеется Васька. — У тебя четырнадцать лет в запасе было. Либо ты уже готов, либо нет! Вот ты и ответь, честно ответь, откровенно: готов ты или нет?

Смотрю на Буна.

— А ты готов?

Вижу, и ему ответить трудно. Он в таком же положении: заявить, что готов — неудобно, сказать, что не готов — глупо! И всякая к тому же чепуха вспоминается: про дворничиху, которая на нас орала, про милицию, куда нас из-за чистильщика притащили… Может, комсомольцы не должны попадать в такие истории?

— Ладно! — сжалился над нами Васька. — Не мучайтесь! Я с ребятами советовался. Пионерская рекомендация вам обеспечена, а вторую, от комсомольца, поищите сами. Принимать вас будут в конце июня, когда экзамены в школе закончатся.

Васька побежал к Сажину, а мы остались вдвоем. Друг на друга смотрим и про одно и то же думаем.

— Чего, — говорю, — сомневаться? Мы не хуже других!

— А твой дедушка, — спрашивает Бун, — дал бы нам рекомендацию?

— Наверно бы, дал…

— А может, и нет!.. Он меня ревизионистом обозвал. Это тебе похуже хулигана будет!

— Ревизором! — поправил я его.

— Какая разница!