Бунин, Дзержинский и Я

Вчера мы долго говорили с Мюратом.

– Мы делаем в день по 10–12 лье, – сказал Мюрат.

Я осторожно заметил, что надежда на завтрашний успех мешает учитывать сегодняшние потери. В этой России все исчезает: лошади и скот пропали вместе с людьми, и мы как бы в Египетской пустыне. Все наши ведомства оставили свое имущество на бесконечных дорогах. А у нас в кавалерии положение особое и потому ужасное. Материалов не хватает. Я не упрекал Мюрата, я просил: вы должны доложить об этом императору. Прошу вас!

Мюрат и без меня хорошо знает положение вещей. Когда он отсыпается после своих ночных рейдов, не знаю. До рассвета требует докладов о количестве фуража, падеже лошадей, выдаче пайков кавалерии. Он нервничает, ощущая раздражение императора, который не может принудить русских принять сражение.

Между прочим, рассматривая пустой лагерь русских в покинутом ими Витебске, мы отметили, что лагерь указывает на знание русскими военного искусства. А какой порядок и чистота! И ни одного следа, ни одного намека, куда же девались русские. Мне рассказали, что император, увидев радость на лицах своих приближенных от нашей победы, разозлился: «Уж не думаете ли вы, что я пришел сюда только завоевать этот город, похожий на лачугу?»

Только что вернулся с парада, устроенного императором на площади перед губернаторским домом. Парад начался в шесть часов утра, к его окончанию жара стояла уже невыносимая. Мне кажется, что император эти смотры проводит больше для того, чтобы указать на недостатки и погрешности в деятельности своих подчиненных, потребовать их исполнения. Делает он эти выговоры публично, громко. Но после этой взбучки император собирает генералов корпусов, начальников штабов, административных начальников и ведет отдельный, душевный разговор. Император проявляет интерес ко всему, даже к мелочам. И вот сегодня король Неаполитанский донес до сведения императора, что очень длинные переходы губят конский состав, и кавалерия теряет свою боеспособность. Плохо дело с кузнецами, они отстали, нет качественного железа на подковы, не хватает гвоздей. Рабочие, которые должны обслуживать кузни, разбежались.

Император внимательно выслушал Мюрата. Слава Богу!

Император не впадет в дурное настроение, как это бывало, когда ему указывали на слабость, состояние в артиллерии и прочие недостатки в армии. В глубине души он не слишком сердится на тех, кто имеет мужество высказать правду, к тому же он знает, что никогда еще ни один глава государства не был окружен более способными людьми, которые выше всего ставят общее дело. Могу за это похвалить и себя.

Сегодня из главного штаба сообщили, что император принял решение учредить две должности помощников начальника штаба. В ведении одного пехота – это граф Лобо, в ведении другого – граф Дюронель – кавалерия.

Они известны своей твердостью, организованностью и порядком. Все донесения и сведения о боевых действиях, положении дел в корпусе, дивизиях или бригадах должны теперь направляться непосредственно этим лицам. Придется подыскать деловых и оперативных офицеров для связи с ними.

Продолжительное пребывание в Витебске позволило мне привести в порядок некоторые свои мысли и наблюдения последнего времени. Этому способствует и русская природа – скоро полночь, а за окном светло, можно без свечи. И обстановка, в которой мы находимся в Витебске, вполне хорошая. Король Неаполитанский, зная о моей семье, позаботился, чтобы в Витебске нам была предоставлена обустроенная палатка недалеко от губернаторского дома, где расположилась главная квартира. Несколько раз, расставшись с императором, он появлялся у нас. Жена моя с чисто женской искренностью восхищается командующим. Восхищается его мужеством, мужской красотой и, конечно, нарядом. И тут его никто не переплюнет, даже первый модник в армии маршал Бертье.

После ухода Мюрата Мария вдруг сказала: «И как же можно было изменить такому красавцу?» Я промолчал. Каролина, младшая сестра Наполеона, вышедшая замуж за Мюрата, не отличалась особой скромностью в личной жизни, и все знали о ее любовной связи с генералом Жюно. В армии шила в мешке не утаишь, и Мюрат переживал эту неприятную историю, но его личная храбрость и бесстрашие все равно внушали к нему любовь и уважение солдат. Чего стоил один его рейд при Эйлау через снега со своими эскадронами, когда он фактически спас армию от поражения! И я понимаю этих солдат. Они-то хорошо знают, что уйдя в рейд с королем Неаполитанским, они при любых обстоятельствах вернутся живыми. Au danger on connait les braves – храбрые познаются в опасности.