Бунин, Дзержинский и Я

«Ах, люди, людишки!! Что за приятность осложнять свое существование, портить себе жизнь?!!» – расстраивается этот русский человек, чувствуя приближение погибельной войны. И дальше: «Не хочется кончать письма, а надо!! Самое дорогое, важное, трогательное, что ты мне за эти дни сказал, – это то, что я «остался Русским!» Да, это так!! И не только со стороны внешней! Верую в спасительную, гуманизирующую, высоко культурную роль и силу искусства!! Подхожу к моей задаче и творю мое дело, как могу, но всегда по-русски – ив этом черпаю и вдохновение, и огонь, и смысл всего моего существования!.. Кланяюсь земно родине Великой, Москве моей ненаглядной, меня взрастившей!!. Не забудь передать бесценному моему Константину Сергеевичу все то, что я тебя просил! Христос с тобой, и дорогой Ниной Ивановной, и со Светлашей!!!

Твой искренне А.А. Санин.

Моя Лидуша всех Вас, всю «тройку» сердечно приветствует и нежно целует».

Еще одно письмо – 8 октября – он отправил Собиновым, ехавшим в это время в Россию через Ригу. В Риге Собинов скоропостижно скончался. Известие настигло Саниных в Париже, куда настоящая осень погнала их из Италии.

Глава 26

Это была страшная для них утрата. Связь, последняя по времени, живая, проникновенная – оборвалась, еще одна между ними и родиной.

И вдруг разные страхи, как волки, набросились на душу Лидии Стахиевны. Все ощутимей становилось одиночество на чужбине. Санин ворчал, что это озверение, разгораживание,

превращение Европы в шахматную доску результат Первой мировой войны, но не вторая ли такая же или пострашней грядет? А они так далеки от дома. Его затягивала эта жизнь: приглашения, всеобщее внимание, успех, дифирамбы, триумфы. Он еще чувствовал себя миссионером, полпредом русского искусства в чужеземном мире. Все повторял: «Я русский. Я остался русским. В этом моя гордость, мое счастье». Лидия Стахиевна не раз замечала, что в рецензиях он прежде всего ищет подтверждение того, что его художественное творчество родилось и живет на его родине. Работает он без передышки, хотя ни добра, ни сбережений нет как нет – потребности дня, и только. Но главное, не думает совершенно о здоровье. Не стало вот милого дорогого Леонида Витальевича… Казалось, здорового и жизнестойкого… А ведь Саша, думала она со страхом и горечью, очень тяжело переболел – год ушел на выздоровление. Недаром, только вернулись в Париж, раздался звонок доктора.

– Ничего особенного не замечено? Никаких рецидивов? Чего-то похожего? Пять лет прошло. Да-да, круглая дата, юбилейная и говорящая о полном выздоровлении. Но бдительности не теряем, мадам!

После всего пережитого она бы и хотела забыть о бдительности – не получается. Это сцена на многолюдной улице, когда ее муж зонтом-тростью стал сгонять в группы людей, кричать, что они срывают репетицию, что нет темперамента, воображения, дара… Что-то сам пытался представлять. И это в центре Парижа… Его забрала карета «скорой помощи». Лидия Стахиевна пыталась с ним говорить. Но наступили слабость, безразличие.

– Депрессия, – заключил толстый, мягкий и спокойный Пасси. Выспросив, что только можно, укоризненно заключил: – Того, что вы перенесли в России, вполне достаточно для нервного срыва. Смена абсолютно всех жизненных обстоятельств – тоже стресс немалый. И скажите, как можно было в таком возрасте пять раз пересечь океан, поставить в чужих условиях все эти громоздкие оперы – и остаться целым и невредимым? Нервная система у творческих людей всегда с надломом, изъяном – короче, слаба. При таких неимоверных нагрузках все рвется. Прогнозов дать не могу. Но надеюсь.

– Скажите, не повторится та же история, что с Нижинским?

– Мы будем вести себя с больным иначе.