«…Я вернулся из Италии, где пробыл всего неделю… Очень приятно было опять увидеть Милан, Флоренцию, Сиенну. Мы с Т<атьяной> Марковной> в 1938 году поехали в Италию “прощаться” с ней перед ожидавшейся войной. До того я был в Италии и в 1913 году. Как бы эта поездка не оказалась новым прощанием! В окрестностях Донго <…> я с трудом нашел <…> дом, в котором Муссолини провел свою последнюю ночь. (Дом, около стены которого он был убит, всем известен). В этой комнате я провел с хозяйкой, очень простой женщиной Бордоли, с полчаса, и ее рассказ, особенно жуткий на этом месте, у двери, через которую вошли убийцы, был бы для меня чрезвычайно полезен… <…> если б я уже не напечатал в свое время по-русски в “Н<овом Р<усском> Слове”, а потом в английской книге рассказов, тот свой рассказ “Номер 14”, где всё это описано: в общем я описал обстановку довольно верно, но были и неточности… Дом совершенно средневековый и просто страшный, даже независимо от того, что там тогда произошло».
«Многоуважаемый Марк Ефимович,
Позвольте предложить Вам прилагаемое – моего “Третьего Толстого”. Если в чем (м<ожет> б<ыть>, насчет Блока) Вы будете не согласны со мной, будьте добры сделать пометку, что редакция не во всем согласна со мной, что престарелый Бунин заслужил себе право говорить о литературе и с ошибками, что это все-таки некоторый историко-литературный материал, что он, Бунин, берет всю ответственность за свои литературные суждения на себя, – что-нибудь в этом роде. Ни на какие смягчения, сокращения никак, к сожалению, согласиться не могу. Если не напечатаете317
, будьте добры сохранить рукопись и возвратить мне заказным пакетом. Сердечный поклон мой Вам и всей редакции.Ваш Ив. Бунин».
Письмо Алданова Бунину от
«…Рад, что Вы тотчас по выходе получили “Истоки” <… > я в душе надеюсь, что некоторые (немногие) сцены Вам, быть может, и в самом деле понравятся: операция со смертью Дюммлера и цареубийство. Всё же это наименее плохая, по-моему, из всех моих книг <… > Нехорошо вышло только посвящение. Именно потому, что мне “Истоки” кажутся наименее слабым из всего, что я написал, я решил посвятить эту книгу Тане. Писать “моей жене” или как-нибудь так – не мог: это одновременно и сухо, и для постороннего читателя слишком интимно. Решили поставить одну букву “Т” <… > вышло как-то незаметно… А вот, если б можно было бы при помощи каких-нибудь рентгеновских лучей прочесть то, что Вы действительно думаете? Вы понимаете, что Ваше мнение значит для меня гораздо больше, чем мнение всех других людей».
«…Мое впечатление от Ваших последних писем: то большая, необыкновенная радость – от того, что Вы пишете об “Истоках” <Алданова – М. У.>, то очень большое, чрезвычайное огорчение – от того, что Вы сообщаете о себе».
Бунины вновь собирались поехать на юг, но отъезд пришлось отложить. В здоровье Ивана Алексеевича наступило ухудшение.
«Дорогие друзья, мы огорчены тем, что Вы, милая Вера Николаевна, сообщаете о режиме, предписанном Ивану Алексеевичу. <…> меня посадили на еще худший режим. Худший потому, что мне запретили и вино, и даже кофе, а Вы о вине ничего не сообщаете. Неужели яйца и молоко запрещены, а вино разрешено? Соль мне тоже запрещена, но о ветчине доктор, очевидно, забыл мне сказать, и я этим пользуюсь. Конечно, Вы хорошо сделали, что отложили отъезд».
Бунину становилось всё хуже, у него началась бессонница. Ухаживающие за ним Вера Николаевна и Л. Ф. Зуров сбились с ног. 17 апреля Алданов спрашивает:
«Почему же Вы, дорогой друг, окончательно превратили ночь в день? Разве уж никак нельзя править корректуру днем? Думаю, что в дневные часы Вы спите хуже и меньше, чем следовало бы».
Летом здоровье Бунина несколько улучшилось и в письме от 17 июля помимо вопросов: «…Как Ваше здоровье? Ослабели ли… боли? Идет ли кровь? Спите ли? А Вы, милая Вера Николаевна?» – появляются «вопросы литературы» – Алданов возвращается к теме своего восприятия «Жизни Арсеньева»:
«…Какой шедевр Ваша “Жизнь Арсеньева”! Перечитываю в четвертый или в пятый раз. И как Вам не совестно, что не написали и не пишете продолжения! Помните, что еще не поздно. Только работа и поддерживает человека. А к слову надо сказать правду: жизнь, которую Вы описывали, была очень счастливой – не для всех конечно, но для очень многих. Да и крестьянам и беднякам жилось в России много лучше, чем теперь».
«Многоуважаемый Марк Ефимович,
Эти странички из книги моих “Воспоминаний”, которая выйдет в свет в конце августа или в начале сентября – в Париже – поблизости к моему печальному “юбилею” (80 лет!). Если эти странички Вам покажутся интересны будьте добры напечатать их.
Извините за эти каракули, – я тяжко болен, – смертельная слабость, астма. Только что перенес воспаление легких.