Бунин. Жизнеописание

«Пишу и гляжу в солнечный „фонарь“ своей комнаты, на его пять окон, за которыми легкий туман всего того, что с такой красотой и пространностью лежит вокруг под нами, и огромное белесо-солнечное небо. И среди всего этого — мое одинокое, вечно грустное Я». Все его мучило своей прелестью, говорил Бунин Кузнецовой, восхищало великолепными агавами, розами, и он, по его словам, «всю жизнь отстранялся от любви к цветам <…> Ведь я вот просто взгляну на них и уже страдаю: что мне делать с их нежной, прелестной красотой? Что сказать о них? Ничего ведь все равно не выразишь!» ^[933].

Жить в разоренной и голодной Франции, завоеванной вандалами, для одних стало чрезвычайно трудно, для других — смертельно опасно; и этим надо было уезжать.

Алдановы и Цетлины собирались в Америку. Мария Самойловна Цетлин уговаривала Бунина последовать их примеру. Он не решался, выяснял, как осуществить еще одну эмиграцию и что его ждет в Новом Свете; 7 августа 1940 года он был с Верой Николаевной в Ницце в американском консульстве. Двадцать седьмого Цетлины и Алданов приезжали к Буниным на обед, ночевали; утром пришел Адамович. Алдановы уехали в США через Лиссабон 28 декабря; уехали и Цетлины. Алданов в письмах из Америки убеждал Бунина: «…Если вы питаетесь одной брюквой и если у Веры Николаевны „летают мухи“, то как же вам оставаться в Грассе?! Подумайте, дорогой друг, пока еще можно думать. Возможностьуехать вам вдвоем — есть. Прежде всего о визе. О ней Александр Федорович (Керенский. — А. Б.) начал хлопотать для вас и Веры Николаевны еще до моего приезда. Затем я на него насел. „Аффидэвиты“ уже для вас получены, — вы понимаете, что для вас их найти легче, чем для кого бы то ни было. Дело уже направлено в Вашингтон, и в самые ближайшие дни Государственный департамент пошлет ниццскому консулу „совет“ выдать вам так называемую „эмердженом-виза“, — такую же, какую получил я (то есть не квотную). Я почтине сомневаюсь, что и билеты вам двоим будут высланы бесплатные, — правда, боюсь, билеты третьего класса, как и для меня, но здесь устроят, думаю, и вопрос о доплате. Теперь деньги. Как я вам сообщил, Назаров поместил ваше письмо в „Нью-Йорк таймс“, — это первая газета в Америке. В Толстовский фонд стали быстро поступать для вас пожертвования, все небольшими суммами. Я в последние дни не видел Толстой, но мне сообщили, что уже есть более 400 долларов. Весь вопрос в том, как их вам доставить. Не думайте, что тут проявляется небрежность или невнимание. Тут посылают не частные лица, не могу писать об этом подробнее. Как бы то ни было, этих денег с избытком хватило бы и на месяц-другой во Франции, если вы решите уехать, и на билет до Лиссабона, и на пребывание в Лиссабоне, и на то, чтобы оставить кое-что неуезжающим. Как вы будете жить здесь? Не знаю. Как мы все, — с той разницей, что вам, в отличие от других, никак не дадут „погибнуть от голода“. Вы будете жить так, как вы жили во Франции тринадцать лет до Нобелевской премии <…> Только что я позвонил Александре Львовне. Она мне сказала, что для вас собрано… (отточием обозначаем пропуски в дефектной ксерокопии письма. — А. Б.) долларов, из которых 50 и 150 уже вам переведены по телеграфу… Кроме того, вам послана посылка. Кроме того, по ее словам…два билета для поездки из Лиссабона сюда» ^[934](15 апреля 1941 года).

Бунин ответил 6 мая 1941 года:

«Вы пишете: „погибнуть с голоду вам не дадут“. Да, в буквальном смысле слова „погибнуть с голода“, может быть, не дадут. Но от нищеты, всяческого мизера, унижений, вечной неопределенности? Месяца два-трибудут помогать, заботиться, а дальше бросят, забудут— в этом я твердо уверен. Что же до заработок, то вы сами говорите: „будут случайные и небольшие — чтение, продажа книги, рассказа…“ Но сколько же раз буду я читать? В первый год, один раз… может быть, и во второй еще раз… а дальше конец. И рассказы, книги я не могу печь без конца — главное же, продавать их.

И самое главное: очень уж не молод я, дорогой друг, и Вера Николаевна тоже, очень больная и слабаяВ. Н. Вот даже частность: вы пишете, что „на первое время предоставят нам комнаты в имении, в 45 метрах Нью-Йорка“. А каково в наши годы жить даже „первое время“ где-то у чужих людей, из милости, подлаживаясь к чужой жизни и т. д.! Короче говоря — ни на что сейчас я не могу решиться. Визу иметь на всякий крайнийслучай (который, конечно, вполне возможен) буду рад. И если ее длительность будет хоть полугодовая, может быть, мы ею воспользуемся» ^[935].

В случае приезда Бунина в Америку Александра Львовна Толстая хотела предоставить ему квартиру у нее на ферме, вблизи Нью-Йорка, где находился созданный Толстой фонд Толстого, где Иван Алексеевич мог бы жить сколько угодно и ничего не надо было бы платить.

Когда становилось очень тяжко, Бунин опять возвращался к мысли об отъезде из Грасса; писал Алданову 8 августа 1942 года: