Бунин. Жизнеописание

Речь вызвала многие полемические враждебные отклики в печати. С. А. Ауслендер назвал выступление Бунина «огульной хулой литературной современности» ^[644]и защищал писателей-модернистов. Обрушились на Бунина Бальмонт, Арцыбашев, Балтрушайтис. В ответ на их выступления Бунин в интервью корреспонденту газеты «Голос Москвы» опроверг и остроумно высмеял их доводы в защиту декадентства и их нападки на него ^[645].

Современники отмечали, что целым событием явилась речь Бунина, «с его страстным отрицанием дутого модернизма и саморекламирующейся бездарности. Слово, сказанное Буниным, надо было сказать давно. Но что именно теперь и так оно было сказано, — тоже чрезвычайно хорошо… В речи Бунина мы наконец встретились с накопившимся чувством…» ^[646]. Эта «реабилитация здравого смысла от наскоков преходящей моды была как нельзя более у места» ^[647].

О тех временах И. Соколов-Микитов пишет в своих воспоминаниях:

«Запоем читали Леонида Андреева, писавшего „страшные“ рассказы и пьесы. В ходу был арцыбашевский „Санин“, зачитывались писателями модными, нарасхват шли романы Вербицкой, Нагродской. Читали Ницше, других модных философов.

Времена были нездоровые, нередко стрелялась молодежь. Шумели декаденты и символисты. Литературный Петербург соперничал с Москвою. Студенты и курсистки сходили с ума, слушая Бальмонта, Белого, Брюсова. Уже появлялись одетые в желтые кофты футуристы и даже „ничевоки“. При переполненных залах пел свои стихи Игорь Северянин, нарядно одетый ломавшийся человек. Некоторые писатели открыто проповедовали содомский грех, бесцеремонно величали себя гениями, умело, впрочем, устраивая свои житейские дела и делишки. На художественных вернисажах выставлялись картины „кубистов“ и прочих „истов“, мало чем отличавшиеся от произведений современных „абстракционистов“».

В это печальное и больное время духовного распада, предшествовавшего трагедии Первой мировой войны, лишь отдельные писатели продолжали идти прямым пушкинским путем. Одним из этих писателей был Бунин.

В речи на юбилее газеты «Русские ведомости» он говорил о падении художественных вкусов, о торжествующей пошлости. «Все можно опошлить, даже само солнце!» — так сказал с горечью Бунин ^[648].

Для «новых поэтов», — как Бунин называл символистов, декадентов, акмеистов, футуристов и т. д., — он был чужим, как бы принадлежащим к отжившему времени, с его будто бы устарелыми традициями, — писателем, обращенным в прошлое.

Так оценивал книги его стихов вождь символистов Брюсов. В этом кругу поэтов, входивших в моду, считалось, что реализм предшествующей эпохи, к которой они относили Бунина, изжил себя и сводится к «протокольному описанию» ^[649]действительности.

«Бесцеремонно величал себя гением» Северянин, называл себя «новым Пушкиным и сверх-Пушкиным» ^[650]:

Я — гений, Игорь Северянин,
Своей победой упоен.

В тоне самоупоения и самовозвеличения писали Ф. К. Сологуб — автор стихов «Литургия Мне» и К. Д. Бальмонт, именовавший себя «сыном солнца», «чародеем стиха», а Пушкина и всех прежних поэтов — своими «предтечами» ^[651].

Я — изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.

В кружках, где, как писал А. Белый, «едко издевались» ^[652]над Буниным, декларировалась приверженность той «литературной революции» (слова Бунина), которая началась в 1890-е годы с появлением символистов и декадентов, когда Брюсов — задолго еще до футуристов — провозгласил на своих журфиксах: «Долой все старое!»

Подобных же лозунгов придерживались и «Аргонавты» — поэты-символисты, уже самым наименованием своего кружка как бы указывавшие на то, что они — открыватели чего-то нового в литературе, необыкновенного, подобно героям древнегреческого мифа, отважно плававшим на корабле «Арго» в Колхиду за золотым руном, охранявшимся драконом.

А. Белый, главная — и единственно крупная — фигура среди «Аргонавтов», написавший стихи «Золотое руно», говорит, что это были «полуистерзанные бытом юноши, процарапывающиеся сквозь тяжелые арбатские камни и устраивающие мировые культурные революции с надеждой перестроить в три года Москву; а за ней — всю вселенную» ^[653].

В Петербурге прибежищем модернизма были «Бродячая собака» и «Привал комедиантов» — куда иногда заглядывал и Бунин, — но не для чтения стихов и не для споров, — его можно было видеть там держащимся отчужденно, демонстративно молчавшим.