Бунт Хаус

Я смотрю вниз, потрясенная тем, что вижу свои собственные босые ноги на полу. Как, черт возьми, я забыл надеть туфли и носки? Пинаясь и царапаясь, я пробиралась через пространство в лазу, и это могло бы порезать меня на кусочки. Черт возьми, о чем я только думала?

Что ты хочешь убить этого самодовольного мудака, лежащего перед тобой на одеяле, вот о чем.

Ух. Я так торопилась подняться сюда и разорвать его на куски, что даже не подумала обуться. Костяшки пальцев гудят от боли, когда я сжимаю руку в кулак, осматривая нанесенный мне урон. Все не так плохо, как могло бы быть — рана не такая глубокая, но она определенно кровоточит. Я натягиваю рукав толстовки на рану, прикрывая ее манжетой.

— Все будет хорошо, — отрезаю я. — Остановится через минуту.

Острый взгляд Рэна пробирает меня до костей.

— Садись, Элоди.

— Нет. Я пришла сюда только для того, чтобы спросить, кем ты себя возомнил.

— И как только я скажу тебе, кем я себя считаю, ты снова заберешься в эту дыру и исчезнешь внизу?

— Да. Именно так.

— Ладно. Окей. Ну, я думаю, что я единственный парень в этой богом забытой дыре, на которого ты смотрела дважды. Думаю, что я тот парень, о котором ты не можешь перестать думать. А еще думаю, что я единственный парень, который когда-либо заставлял твое сердце биться быстрее. Я ошибаюсь?

Я сужаю глаза до щелочек.

— Да.

Снова используя бутылку вина, Рэн грубо указывает на меня.

— Ты совершенно не способна говорить правду, да? Это довольно грустно.

— Я говорю тебе чистую правду.

— Хорошо. Тогда отрицай все, что я сказал. Скажи мне, что я ошибаюсь. Ты не думаешь обо мне. Ты не страдаешь от мыслей обо мне днем и ночью, как я страдаю от мыслей о тебе. Видишь, у меня нет никаких проблем с правдой. Я подружился с ней давным-давно. Ложь делает из лжеца дурака. Правда всегда выходит наружу. Я осажден тобой, и это чертовски хреново. Когда я просыпаюсь, ты уже в моей голове. Ты в моей голове, когда я брожу по этому жалкому месту, и ты все еще там, мучая меня вечно милым дерьмом, когда я закрываю глаза по ночам. Так что сделай это. Солги мне снова, малышка Эль. Пожалуйста, не стесняйся. Но извини меня, если я решу напиться, пока устраиваюсь поудобнее для шоу.

Я не ожидала от него такого признания. Я всегда думала, что он слишком горд и слишком высокомерен, чтобы когда-нибудь вслух признаться, что у него есть слабости. Невозможно понять, что я и есть эта слабость.

Рэн делает еще один глоток, затем широко разводит руки, как бы призывая меня продолжать. Он так чертовски уверен в себе. Так уверен, что знает меня. Он точно знает, что я собираюсь сказать. И я не собираюсь оправдывать его ожидания.

— Ладно. Да, ты прав. Я прогнила и съедена изнутри из-за тебя. Это то, что ты хочешь услышать? Я впустила в свою голову что-то испорченное и плохое, а теперь не могу избавиться от этого, и оно гноится, сводя меня с ума все больше и больше с каждым днем. Ты победил. Я иду против каждой унции здравого смысла, который у меня есть каждый чертов день, и я принимаю решения, которые, как я знаю, чертовски глупы, и ничего не могу с этим поделать! Это полный идиотизм!

Если бы я вернулась в Тель-Авив, это не было бы проблемой. Ничего из этого. Зловещее присутствие полковника Стиллуотера пресекло бы это дерьмо в зародыше в тот же день, когда я прибыла сюда. Я не была бы настолько слаба, чтобы позволить своим мыслям роиться у меня в голове, а Рэн... ну, скажем прямо, Рэн, вероятно, уже был бы мертв. Мой отец сделал бы все возможное чтобы парень таинственным образом оказался разорванным на куски, разбросанным по насыпи гребаного шоссе в черных мусорных мешках.

Он барабанит пальцами по боку бутылки с вином, перемещаясь так, что теперь он лежит на куче одеял. Его рубашка задралась, обнажив несколько дюймов голого живота, и моя грудь сильно сжимается. Я самый худший вид наркомана. Я точно знаю, насколько он плох для меня, и все же не могу удержаться, желая большего. Впервые почувствовала его вкус в беседке во время грозы, воспоминание о его обнаженном торсе с тех пор сводит меня с ума, и теперь я хочу, чтобы эта рубашка исчезла. Я хочу, чтобы она исчезла, черт возьми, и ненавижу себя за это. Где же все то самообладание, которому научил меня отец? А здравый смысл?

Как сытая кошка, греющаяся на солнышке, Рэн закрывает глаза, положив одну руку на солнечное сплетение.

— Неужели это было так больно? — бормочет он. — Садись, Эль, у тебя есть ко мне вопросы.

— Нет... я… — черт возьми. Почему так трудно быть с ним откровенной? У меня есть миллион вопросов, и я умираю от желания узнать ответы на все из них, но садясь на это одеяло, я приглашаю в свою жизнь неприятности, которые мне не нужны. — Какие бы вопросы у меня ни были, они неуместны. Ответы ни них ничего не изменят, — говорю я ему.

Теперь я начинаю чувствовать себя немного безнадежно. Я бы отдала все, чтобы выбраться из этой ситуации, но горькая ирония заключается в том, что я также сделала бы все, чтобы заполучить его.