Бунт при Бетельгейзе

— Но я вовсе не это хотел спросить! Мы не сомневаемся в вашей кристальной честности, господин Цимес! Правда ли, что, владея бубличной фабрикой на Амальгаме-12, вы регулярно помогаете сиротским приютам и фондам для бедных, а половину гонорара за победу обещали перевести для обустройства питомника осиротевших ящериц на Австралионе?

— Что за чушь? — возмутился Эдик. — Половину гонорара каким-то ящерицам? Ячто, похож на идиота?!

Таргариец сделал страшные глаза и прошептал:

— Говорите, что всё это правда, Цимес! Никто ведь не заставит вас делиться деньгами на самом деле! А на публику нужно произвести хорошее впечатление. Это называется — делать пи-ар.

— Я обожаю маленьких ящериц, — Эдик, наконец, сообразил, что от него требуется, и начал играть роль чемпиона.

— Противный! — раздался вопль с трибун. — Мы-то думали, что ты обожаешь нас!

— Да, я люблю вас, дорогие зрители, — без особого энтузиазма сообщил Эдик. — Но сейчас я очень устал.

— Тронная речь! Тронная речь! — скандировали трибуны.

— Сейчас мы полетим к главе Сената Анатолию Пупочкину, и вы, Цимес, обнявшись с ним, произнесете свою речь! — объявил Фри Три. — Пупочкину через месяц снова баллотироваться в Сенат — ему тоже нужен пи-ар. А уж он не забудет, кому обязан. Пупочкин — влиятельный человек.

— Ладно, двигаем быстрее, — начал раздражаться Эдик. — Пупочкин, Ягодицын — мне всё равно. Лишь бы деньги за победу поскорее отдали. А можно я скажу благодарственное слово мусонам за их чудесный протез?

— А вот этого не надо, — неожиданно вмешался судья. — Вся реклама — после игр. Вам еще предстоит участие во многих шоу. Там и скажете всё, что хотели.

Эдик прислушался. Не отзовется ли в динамике шлема Кондратьев, возмущенный тем фактом, что судья против упоминания мусонов и чудесного протеза? Но доктор, как ни странно, молчал. Цитрус решил, что передатчик шлема повредился во время игры.

«Пожалуй, так даже лучше, — подумал он, — что за радость, слушать с утра до ночи наставления вредного Кондратьева? Чемпион я или не чемпион?! Могу, наконец, отдохнуть?! Да, имею полное право».

В сопровождении судьи и толпы журналистов Эдик двинулся вокруг поля к западным трибунам. Там уже приземлилась платформа главы сената. Анатолий Пупочкин стоял на возвышении в горделивой позе и ожидал победителя. Изрядно выпачканный кровью, с протезом вместо левой руки, Эдвард Цитрус вызвал у него самые противоречивые чувства. С одной стороны, главе Сената следовало пожать победителю руку, поздравить, сказать множество теплых слов, но почему-то этот невысокого роста человек с безумным взглядом и всклокоченными темными волосами вызвал у него страх. Пупочкин покашлял, стараясь ничем не выдать волнения. На него было направлено множество стереокамер, поминутно щелкали голографические фотоаппараты. Он не мог показать себя трусом перед лицом миллионов жителей цивилизованного космоса.

Волнение Анатолия Пупочкина оказалось вполне обоснованным. По мере того как Эдик приближался к сенатору, в голове у него всё больше мутилось. Лица на трибунах поплыли, смазались. Шагающий рядом журналист стал напоминать длинноногую цаплю. С заляпанного кровью газона арены на Цитруса смотрело множество немигающих глаз. Стараясь не наступить на них, он стал выбирать дорогу.

Заметив, что с победителем творится что-то не то, судья попытался поддержать его под локоть, но Эдик вырвал руку и пробормотал нечто нечленораздельное. Он и сам ощущал, что с его рассудком происходит нечто странное, стянул с головы шлем и отшвырнул в окровавленную траву. Корреспонденты центральных изданий отпрянули в стороны, опасаясь, как бы брошенный изо всех сил предмет не угодил в них.

Увидев выходку победителя, Анатолий Пупочкин весь затрепетал и всерьез начал подумывать, не пустить ли ему платформу в полет — подальше от этого однорукого. Страшным усилием воли он заставил себя оставаться на месте и даже улыбнулся, шагнув навстречу забрызганному кровью игроку, протянул ладонь для рукопожатия.

Эдик замялся на мгновение, словно размышлял, потом ухватил главу сената за запястье механической рукой и дернул. По трибунам прокатился крик, полный ужаса.

— Что… что вы… — пробормотал таргарийский журналист и упал в обморок. А Пупочкин дико завыл.

Следующим движением, выпустив оторванную кисть руки, Цитрус схватил Анатолия Пупочкина и одним движением свернул ему шею. Вой оборвался. А потом Эдик перерубил позвонки несчастного ударом встроенного в протез клинка. Словно этого было мало, Цитрус несколько раз ткнул главу сената выдвинувшимися острыми пальцами в области жизненно важных органов.

Несколько секунд, в течение которых весь стадион пребывал в глубоком шоке, хватило на то, чтобы, отшвырнув бездыханное тело, убийца метнулся прочь. Журналисты тоже кинулись врассыпную. Самые нерасторопные были атакованы Эдиком. Мощными ударами он расшвырял их по арене и помчался к воротам, ведущим к выходу со стадиона.