Бунтарь (ЛП)

Следую за ним до ворот, на которых он набирает код, пропускающий нас. Песчаная тропа, окруженная зеленью, ведет нас на звук грохочущих волн, и через несколько секунд мы оказываемся на частном пляже с нежным белым песком и освещенной луной бирюзовой водой.

Зейн расстилает одеяло, а я скидываю с себя босоножки. Затем он опускается на колени, открывает холодильник и достает бутылку вина, два бокала и штопор.

— Зачем ты это делаешь? — спрашиваю я. — Я не понимаю.

— Моя бабушка всегда говорила мне, что дела говорят громче слов, — говорит он, вкручивая штопор в пробку бутылки с вином.

— Хорошо. Так что ты пытаешься сказать всем этим? Потому что я действительно ничего не понимаю. Цветы? Пикник на пляже? Вино?

— Я знаю, что на днях, — говорит Зейн, наливая бокал и вручая его мне, — обидел тебя.

— Почему ты так решил? — Мой тон суше, чем белое вино, которое я потягиваю.

Зейн берет свой бокал, выпивает половину и смотрит поверх моего плеча на беспокойную воду. Впервые в жизни он выглядит погруженным в свои мысли.

— Даже не знаю, с чего начать. — Зейн смеется, но это не радостный смех. Он нервничает. Впервые. Я никогда не видела, чтобы Зейн де ла Круз нервничал. Вообще.

Мой пульс учащается, и я делаю еще один глоток. Из лекций я знаю, что, когда человек собирается что-то рассказать, нужно позволить ему это делать на его условиях. Мы не уговариваем и не вытягиваем из него информацию.

— Когда я расскажу тебе, — говорит он, — пообещай мне кое-что.

— Конечно.

— Не пытайся анализировать меня. Не пытайся меня понять.

Это будет очень сложно, но я буду стараться изо всех сил.

— Хорошо.

— Я серьезно, Далила, — говорит он. — Когда расскажу, я не хочу, чтобы ты смотрела на меня по-другому. Как бы там ни было, я не хочу ничего менять. Не хочу, чтобы ты меня жалела, и не хочу, чтобы ты уходила от меня.

Его предисловие начинает пугать, но я сохраняю спокойный взгляд и медленное глубокое дыхание. В колледже мы учились быть готовыми услышать что угодно. Никогда не знаешь, какие секреты тебе доверят, когда решат поделиться своей историей.

— Я не буду судить тебя или анализировать, Зейн. — Я прижимаю руку к груди, где бьется сердце, мой взгляд становится сочувствующим. — Я обещаю.

Зейн улыбается нервной улыбкой, делает глоток вина и проглатывает его так быстро, что сомневаюсь, что он его распробовал.

— Хорошо. — Он глубоко вдыхает и выдыхает. — Иисус. Я даже не знаю, с чего начать. И кое о чем я не говорил годами. Даже десятилетиями.

Я тянусь к нему через плед и кладу свою руку на его ладонь.

— Для меня большая честь, что ты хочешь поделиться этим со мной.

Я никогда не видела Зейна таким уязвимым, и это почти заставляет меня забыть все причины, по которым он в моем «черном списке». Какая-то часть меня хочет погрузиться в его объятия, обнять самой и поцеловать его дрожащие губы. Приятно увидеть Зейна без его привычной самоуверенности. Это как глоток свежего воздуха.

— Когда мне было девять лет, — начинает он, — служба защиты детей забрала меня у мамы, которая принимала наркотики и продавала себя, чтобы платить за аренду жилья. Я никогда не ходил в школу, плохо питался и был очень маленьким для своего возраста. Я выглядел, как пятилетний.

— Боже мой, — шепчу я, глядя на этого гигантского мускулистого мужчину и пытаясь представить изможденного маленького мальчика.

— Меня отдали моей бабушке Магдалене, — продолжает он. — До этого я никогда не видел ее раньше. Она была матерью моего отца, и она и моя мать ненавидели друг друга. Мама никогда не допускала Магдалену к нам, и даже когда бабушка посылала нам деньги, мама отправляла их обратно. Она предпочитала заниматься проституцией, нежели принимать деньги от Магды.

Я киваю, сжимая его руку, чтобы дать понять, что я слушаю.

— Так вот, моя бабушка научила меня читать, отдала в школу, — говорит он, — записала в футбольный лагерь. Я был самым маленьким ребенком в команде и никому не был там нужен. Но я чертовски любил эту игру, поэтому мне было все равно. Магда научила меня: самое худшее, что ты можешь сделать в своей жизни, это переживать о том, что думают другие люди.

Зейн улыбается с ностальгией в глазах, как будто вспоминает ее.

— Она также научила меня никогда не позволять прошлому определять нас. Жить только настоящим. — Его плечи поднимаются и опускаются. — Никогда не соглашаться на меньшее, чем мы хотим.

— Твоя бабушка говорила, как мудрая женщина.

Зейн поворачивается ко мне, его карие глаза блестят.

— Да, она была такой. И она, вероятно, переворачивается в могиле от того, каким человеком я стал.

— Сомневаюсь.

Зейн делает еще один глоток, допивает свое вино и наливает еще. Уголки его губ медленно приподнимаются.

— Я даже не должен пить, — говорит он.

Я беру его за руку, удерживая бокал.

— Тогда остановись.

Забираю у него бокал и осторожно ставлю на песок рядом с пледом.