Бунтарка

– Ну да, защищать парадоксы легче всего. Но только оттого что вы закоренелый скептик, остальные не должны терять веру. Потребуются усилия многих молодых людей, чтобы изменить мир.

«Изменить мир!» Сиприан улыбался. Он чувствовал себя бунтарем в куда большей степени, чем Элиана, считавшая, что перевес на ее стороне. Она уже думала, что перетянула ребят на свою сторону, как вдруг к ней обратился взлохмаченный паренек:

– Ладно, мы вам симпатичны. Вот только… легко критиковать Интернет и поднимать бунт на телевидении, когда работаешь на «Другом канале», филиале ВСЕКАКО.

Давненько уже Элиана не подвергалась такому жестокому испытанию. Жаркая кровь бросилась ей в лицо, ставшее во мгновение ока багрово-пурпурным. У нее было ощущение, будто этот мальчишка уличил ее, нет, не в том, что она работает во ВСЕКАКО, а в том, что скоро она должна получить от Менантро (как будто это могло быть ему известно) весьма крупные денежные подачки. И она в один миг превратилась из убежденной сторонницы левых, ведущей телепередачи в провинившуюся девочку. Можно было, конечно, опустить голову, сделать вид, будто сморкаешься, но ведь все заметили, как она покраснела. Так что ей не оставалось ничего другого, кроме как смущенно оправдываться:

– Да, конечно, тут есть некое противоречие… и я его не отрицаю. Я давно работаю на этом канале, купленном корпорацией, у которой нравственные принципы на последнем месте. Но ведь я никогда не уступила ни вот столечко своей независимости. Я борюсь внутри системы. И если они попробуют воспрепятствовать мне, я немедленно уволюсь.

После этого утверждения ей стало легче. Произнося эти слова, Элиана абсолютно искренне была уверена в том, что она способна отказаться от выгодных предложений, которые сегодня приняла. Чтобы поддержать ее, Флёр захлопала в ладоши. Через несколько секунд уже все находившиеся в кафе аплодировали ей, но едва закончилось это состязание в выражении дружественности к гостье, вновь раздался голос взлохмаченного мальчишки:

– Замечательно. Но мы сейчас сыграем в одну игру» чтобы узнать, искренни ли были ваши слова. Вы, глядя в web-камеру, крикнете: «Смерть ВСЕКАКО! Смерть мировому капитализму!» Это всего лишь игра, все останется между нами.

Идея понравилась всем, кроме Элианы. Она нахмурила брови. Она уже вышла из возраста ребяческих выходок. Но хакеры настаивали:

– Давайте… Крикните…

Чувствуя, что западня захлопнулась, журналистка боялась совершить непоправимый грех, оскорбив ВСЕКАКО в день, когда ее глава предложил ей пакет акций по очень даже льготной цене. В растерянности она обернулась к Сиприану, который улыбнулся ей, давая понять, что это ровно ничего не значит. Юнец показал ей, где находится камера. Борясь со страхом, Элиана постаралась изобразить оживление. Она повернулась к маленькому объективу, подняла кулак, приняв театрально-революционную позу, и выдавила из себя:

– Смерть ВСЕКАКО!

Но взлохмаченный не унимался. Он подсказал:

– Смерть мировому капитализму.

Еще раз сжав кулак, Элиана набрала в грудь воздуха и повторила уже громче:

– Смерть ВСЕКАКО! Смерть мировому капитализму!

Она повернула голову, чувствуя облегчение, оттого что прошла испытание. Но взлохмаченный, играя с ней, словно кошка с мышью, произнес со смехом:

– И в жопу Марка Менантро!

Еще не отошедшая от навязанной игры, Элиана под понуждающими взглядами хакеров автоматически повторила:

– И в жопу Марка Менантро!

Под аплодисменты и крики «браво!» она вновь повернулась, совершенно измученная, словно прося пощады…

А впрочем, какое это имеет значение? Журналистка уже злилась на себя за то, что так пласталась перед этими сопляками… И вдруг ее взгляд с ужасом остановился на только что вошедшем человеке, который смотрел на нее, стоя в дверях. Фарид! Тот самый гей-араб, который на Капри сидел рядом с Менантро, с изумленным видом вперился в нее.

Когда Фарид, разозленный на своего друга, уходил вечером из дому, он не стал развеивать подозрения Франсиса, будто пошел искать сексуальных приключений. Местью своей он вполне насладился в четыре утра, когда, вернувшись, обнаружил полусонного Франсиса, который не осмеливался потребовать признания, а ограничивался окольными репликами вроде: «Тебе было хорошо?» и «Если ты с кем-то трахался, я могу это понять. Но я предпочел бы, чтобы ты сам мне это сказал».