Бунтарка. Берег страсти

— У меня начинает складываться мнение, что все необходимые сейчас уроки мне может преподать семейство Шерси. Других преподавателей я искать не собираюсь!

Мадам дю Дефан хорошо приняла Вивиан, после чего тут же сосредоточила всю свою энергию на Франклине и познакомила его со всеми остальными гостями. У девушки было достаточно времени, чтобы привыкнуть к слепоте маркизы и грозной манере вести разговор, причем от нее самой не требовалось активного участия в нем. Возможность обсудить дела в Америке с Франклином или еще кем-нибудь так и не подвернулась; разговор касался многих тем, но вращался вокруг Франции и французов. Все говорили о том, как они рады, что Тюрго сняли с поста министра финансов, а маркиза, всей душой ненавидевшая его, заявила, что только его увольнение и назначение Некера и Таборо спасли страну от катастрофы. Ко всем этим разговорам о дворе и манере короля Людовика XVI принимать решения Франклин внимательно прислушивался и вставлял тонкие, но необидные комментарии. Вивиан решила, что из него вышел бы идеальный придворный.

Тут другой гость, в равной мере пораженный его пониманием версальской политики, сказал:

— Когда мы обсуждаем наши проблемы, месье Франклин наверняка вспоминает слова Тома Пейна: «В свободных странах закон — это король; в другом монархе нет никакой потребности».

Франклин улыбнулся:

— Свободную страну сначала надо создать, а пока мы еще не довели это дело до конца.

Одна дама, уделявшая большое внимание графу де Мирандола, сказала, видимо желая угодить ему:

— Доктор Франклин, надеюсь, вы помните, что не было недостатка во французах, которые встали на сторону дела, за которое сражаются ваши храбрые патриоты.

Франклин поклонился и пробормотал что-то, но тут маркиза резко заметила:

— Им лучше бороться с деспотизмом у себя дома. — Она повернулась к Франклину: — Доктор, я не против, если на вашей службе окажется пара профессиональных солдат и несколько наемников из наших рядов. Люди, которых учили убивать, больше ни на что не пригодны. Но мы обязаны возражать, когда наших юных аристократов набирают для новой войны. Слишком часто я видела, как наше правительство пасует перед лицом внутренних трудностей и вместо этого стремится к завоеваниям вне страны. Всегда легче разрушать, нежели строить, уничтожать противника, нежели способствовать благу собственного народа.

Дама, находившаяся рядом с Жюлем, переглянулась с ним, когда маркиза говорила о людях, которые ни на что не пригодны, кроме как убивать, но он лишь насмешливо приподнял одну бровь. В конце своей речи маркиза, однако, сказала:

— Что касается меня, я не могу не восхищаться молодыми людьми, которые готовы отказаться от удобств и безмятежного существования и отправиться на войну ради справедливого дела. Взять на свои плечи такую ответственность — дело не из легких. Я лишь хочу добавить, — продолжила маркиза, посылая Франклину ироничную улыбку, — что любой рьяный идеалист, пробивающий себе дорогу к вам, первым делом должен спросить себя, от чего он убегает.

Вивиан очень высоко ценила Виктора и Лафайета, и ей не терпелось сказать что-нибудь в их оправдание, но она почувствовала на себе взгляд опекуна и решила еще раз доказать, что способна вести себя осмотрительно. Затем разговор перешел на другие темы, и она обрадовалась тому, что сдержалась.

Позднее в экипаже дядя похвалил ее за сдержанность, но больше ничего не добавил на сей предмет. Он начал разговаривать с Франклином по-английски, а Вивиан смотрела на улицы, погружавшиеся в сумерки, и раздумывала над высказываниями маркизы дю Дефан о французских военных. Она никогда раньше не представляла своего опекуна в таком свете — подготовленный убийца, но как еще можно было его назвать? В молодости он оставил дом и семью и выбрал войну в качестве своей профессии, так что его самый большой талант заключался в том, чтобы лишать жизни других людей. Раз человек поступает так, размышляла она, он точно должен быть лишен всяких нежных чувств или же подавить их в самом начале. Именно эта тяжелая ноша, сковывающая его, возможно, не позволяет им ладить.

Вивиан порадовалась тому, сколь не похож на дядю Виктор. Она не сомневалась в его привязанности, благородстве и любви к Франции. Таким же был и Лафайет. Она считала, что порыв, который побуждал таких людей, как он, добровольцами отправляться в Америку, снова вернет их домой. Их поступки пойдут не в ущерб соотечественникам, а на благо, особенно тем, кто им особенно дорог. В этом смысле маркиза была права — если человек не способен служить тем, кого он любит, то он не служит никому.

Когда экипаж свернул на Рю Жакоб, чтобы высадить Вивиан, Бенджамин Франклин одарил ее милой улыбкой:

— Этот визит погрузил вас в задумчивость, мадемуазель де Шерси. Уверен, что весьма скоро вы поделитесь со мной этими серьезными размышлениями.