Буран

— Вот за это спасибо, друг. Сегодня мне некогда было по хлеб сходить, не ел еще с утра, — и черный, вскипятив на печке чайник, принялся за еду. Сенька тоже выпил кружку кипятку. Он был очень доволен, что принесенный им хлеб был кстати. Рассказал про своих вчерашних гостей, про их разговоры о красных, которые им не страшны, а вот страшны свои большевики — их-то и нужно накрыть.

— Как ты думаешь, покрошат наши красных? — спросил Сенька черного. — Офицер говорил, что по полсотни будет рубить сразу... Что они, маленькие, что ли? Ты не видал их?

— Приходилось видать: такие же, как мы с тобой... — усмехнулся черный.

— А много их всех-то?

— Кто их знает! Тараканов в избе никогда не сосчитать, так и их.

— Мне бы хотелось посмотреть, что за красные. Ох, говорят, и смелые! Только будто лютые больно, так горло и перегрызают, никого не милуют. Мишка наш говорит, что как красные придут, нам крышка: все отберут, а нас из приюта выгонят. А Кундюков-старик будто сам в городе слыхал: в газетах пропечатано, что они в России наделали, — попов, говорит, разогнали, а в церквах тиятры наделали да пляски устраивают, а мужиков да баб в какую-то коммунию загнали, ни одного вольного человека не осталось, а кто, говорит, убежит, тому антихристову печать на лоб ставят... А меченого никто не принимает... Он бегает, бегает да с голоду и подыхает...

— Ну, брат, этого я не слыхал; думаю, что вранье. Ты не всякой болтовне верь. Может, кто нарочно болтает — так для испугу, а вы и рады, что так страшно, и верите.

— Как же не верить? Говорят, — значит, правда... Что-то ребят долго нет, — спохватился Сенька.

— Да, долгонько. Уже смеркаться начинает. Ты тоже иди домой, а завтра утречком все придете и уведете. Я его тут в чащу поставлю, чтобы кто не увидал. Сена из-за реки принесу, там целый стог стоит.

Сенька согласился, только просил крепче привязать и покараулить.

— Будь спокоен! Я с лошадьми умею обходиться, — сказал черный.

Сенька на прощанье погладил Чалдона по груди.

"Ишь, какая метка, точно пятачок", — подумал Сенька, рассматривая черный кружок на груди коня. И еще Сеньке бросились в глаза розовые ноздри Чалдона: приметный конь, не потеряется.

— Прощай, Чалдон! — попрощался Сенька с конем и отправился по тропинке домой.

X. НЕОЖИДАННОЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВО

Сначала Колька и Гошка предполагали стащить сено на задах Кундюковского двора, выходящего к самому лесу, но вспомнив, что Сенька мало захватил хлеба для черного человека, решили пройти до приюта, забрать спрятанный в снегу хлеб и набрать своего сена.

На приютском дворе стояла городская подвода. Под навесом два солдата обдирали заколотых коров — Красульку и Машку.

— Из города от комитета Петр Васильевич прислал, — сообщили ребятам плачущие девочки. — Все равно, говорят, красные придут, всех переколют. Мясо в город повезут.

Надька, молоденькая коровка, оставшись в стойке одна-одинешенька, страшным голосом мычала. Годовалой бычек Васька вырвался из загородки; задрав хвост кверху, носился по двору; он останавливался, уставившись глупыми глазами на свою полуободранную мать Красульку, пронзительно мычал и снова скакал по сугробам снега.

Но недолго попрыгал Васька: скоро он был схвачен ловким солдатом и заколотый повис на "пялах".

Степанида с девочками в кухне смотрели в окна и плакали. Жалко было Красульки, Машки, Васьки.

Солдаты сложили туши на свои сани, а кожи на приютские. Пришлось запрячь Рыжку и ехать в город. Вместе с солдатами за кучера посадили Кольку, а чтобы назад ему не было скучно возвращаться, поехал и Гошка.

Солдаты на своей лошади ехали впереди, а ребята сзади.

Когда спускались с Крутого Яра на реку, чтобы ехать прямой дорогой, навстречу попались деревенские мальчишки, которые весело кричали на бегу.

— Солдаты уезжают! — все бросают! — и показывали патронные сумки и старые фуражки, которые они тащили домой.

Под горой вспомнили про Сеньку, потом решили, что конь до вечера не умрет, а Сенька вечером приедет верхом один. Да и раньше может приехать: командиру теперь не до того. Ишь, улепетывают!

По ту сторону реки, по Иркутскому тракту, галопом скакал конный отряд.

А из города навстречу шли целые обозы: военные и невоенные, с ребятами, с вещами, обгоняя друг друга, на Черемошинскую железно-дорожную станцию, чтобы с каким-нибудь поездом скорее уехать подальше. Все спешили, злились на лошадей, ругались...

В городе тоже небывалое движение: громыхала тяжелыми колесами артиллерия, офицеры в кошовках, запряженных парой, быстро мчались по Московскому тракту — на Иркутск. Военные хватали извозчиков, заставляя их везти как можно скорее на станцию; извозчики прятались от военных, удирали на окраины города.

Солдаты в походной форме куда-то двигались небольшими отрядами.

— Куда-то все уезжают? — недоумевали ребята. — Стало-быть, красные близко.

— Стой! Что везешь? — услыхали они окрик.

Часовой загородил дорогу.

Солдаты что-то объясняли, показывали бумагу.

Часовой одно твердил:

— К коменданту! Ничего не знаю. Город на осадном положении...