Буран

Впрочем, мы стремимся в Хардвар отнюдь не потому, что уверовали в изречение: «Горе тому, кто обходит святое место!» Нас влечет сюда нечто куда более материальное, чем святость Ганга. Именно здесь, в городе паломников и богомольцев, возводится современный завод по производству тяжелого электрического оборудования. И возводится он с помощью Советского Союза.

Лакомый кусочек для пишущей братии! Тут и тема дружбы народов, и братской помощи развивающейся стране, вырвавшейся из колониального рабства, тут и образы советских специалистов, обучающих индийских рабочих, и благодарное отношение местных жителей к нам, советским людям. Материал так и лежит на поверхности, только успевай брать его — и очерк сам выльется из-под пера.

Но па пути к Хардвару мы должны снова побывать в Дели, где, впрочем, решено не задерживаться. Тем не менее короткая остановка в столице кое-что прибавляет к нашему представлению о ней. Хотя гостиница «Джан Патх» нам уже знакома, но открывающийся из ее окон пейзаж выглядит теперь иначе, поскольку мы обрели масштаб для сравнения. Мы сопоставляем климат Дели с теми приморскими городами, которые повидали. Привыкнув к влажному воздуху приморья, к его белесой дымке и туману, мы ошеломлены теперь яркостью света и солнца, которым одаряет нас Дели. Кстати, за все три индийские недели мы еще ни разу не видели в небе ни единого облачка.

Интересная делийская встреча: мы с Исааком отправляемся с визитом к известному драматургу и литературоведу доктору Лакшми Нараянлалу.

В небольшом доме на одной из тихих улиц Дели нас встречает человек средних лет и среднего роста, с наружностью скорее подходящей для спортсмена, чем для мыслителя. Но первое впечатление обманчиво. Стоило доктору заговорить, как сразу становится ясно, что он интенсивно живет в сфере духовных интересов и принадлежит к тому типу людей, которые не ждут, пока их спросят о мнении, а спешат активно и часто в полемической форме высказать свои взгляды.

Он начинает со своеобразного наскока на старшее поколение писателей. Те фигуры, на которые принято указывать, как только речь заходит об индийской литературе, безнадежно обветшали, не понимают запросов современного читателя, превратились, по существу, в почитаемые, но бесплодные мумии.

Писатель-литературовед, профессор Делийского университета, он смог насытить свою страстную филиппику множеством конкретных примеров, о которых не нам. чужестранцам, судить. Но общая тональность его речи звучит для нас знакомо. Нечто подобное не раз приходилось мне слышать и у себя дома.

С такой же стремительностью полемиста доктор Нараянлал берет под обстрел и бытующие формы нашего туризма.

— Что толку от ваших бесцельных поездок «галопом по Европам» или вот от вашего стремительного перелета из одного района Индии в другой! Так же мало в этом проку, как и в бесконечных общих декларациях о дружбе народов. Другое дело, если бы каждый из вас ехал сюда с какой-то определенной целью. Ну, скажем, некий талантливый советский режиссер исследовал бы жизнь индийского театра и высказался по вопросам его новинок. Да и другие ехали бы не для пустого глазения, а по специальным командировкам.

Наш Леонид Почивалов, гоняющийся всю дорогу за материалами о «зеленой революции», высказывался примерно в том же духе. Но я лично полагаю, что, прежде чем заняться исследованием какой-то одной определенной отрасли индийского искусства, надо совершить именно такую поездку общего типа, какую совершаем сейчас мы. Надо войти в атмосферу страны, в ее памятники, подышать ее воздухом и послушать ее людей. Тогда твой выбор специальной темы будет органичен, а не случаен.

Впрочем, и слова доктора западают в душу, поскольку они рождены протестом против праздношатающихся верхоглядов.

Доктор Нараянлал подумывает о поездке в Советский Союз, но высказывается и об этом в своем излюбленном, несколько фрондерском тоне.

— Не хочу иметь дела с официальными органами. Как бы это организовать поездку на собственные средства? Как частное лицо…

Он дарит нам свои пьесы, напечатанные на языке хинди, и предлагает, если понравятся, перевести и предложить какому-нибудь советскому театру. Вот в Польше его пьесу ставили. И прислали положительные рецензии.

Исаак, хорошо владеющий языком хинди, тут же начинает с интересом листать книжку. Я снова жалею, что не могу последовать его примеру, хотя в речи нашего хозяина и мелькали для меня, как огни в беспроглядной тьме, слова общего арабского корня, понятные мне. Я радовался этим словам. Китаб… дуния… муххабат… аде-биати… А когда я в разговоре употребил выражение «духовный опыт», Исаак тут же перевел его как «рухани тажриба». Так я и сам мог сказать.