Буран (Повести, рассказы, очерки)

Гости оживленно обсуждали шумный успех московской выставки, ее громкое эхо далеко за рубежами империи. Громче всех разглагольствовал тучный, рослый господин с рачьими глазами на безбровом лице. Воздев выхоленную руку, он восторженно гудел:

— Господа! О чем говорить, господа? Разве вы не видите — стоило лишь Москве послать свой громогласный клич всему нашему народу, как со всех русских земель явились люди православные ударить ей челом, стать под монаршую десницу нашего всеславного государя-императора! Даже приперлись эти чумазые чукчи. Хо-хо-хо!

— Самоеды, ваше превосходительство, — учтиво поправил начальник инородческого отдела.

— Э! — брезгливо выпятило губу его превосходительство. — Это не имеет значения.

— Не совсем так, — заметил гость с пышной седеющей шевелюрой, отрываясь от каких-то своих записей. — Эти самобытные народы имеют каждый свою многовековую историю, и здесь на выставке...

Рачьи глаза превосходительства скосились на говорившего.

— Вам, профессор, надлежало бы знать, что у народов, населяющих наше отечество, есть только одна история — история Российской империи! Да, да! Господин исправник, разъясните профессору основоположения нашего управления инородцами.

Сопровождавший его превосходительство дородный поп в шелковом фиолетовом подряснике пришел в исступленный восторг, обнаружив на шее Мача медный крест. Зажав крест в ладони, он вел мальчика на гаснике креста, как щенка на веревочке.

— Господа! У этих идолопоклонников наши христианские кресты! Глядите! — разжал он ладонь, обводя всех торжествующим взглядом. — О! Да объимем христианскими сердцами племена и народы, влекомые ко Христу.

Сяско угрюмо наблюдал за людьми, приведенными начальником. Не представляя себе, кто они, не понимая сути их разговора, он инстинктивно чувствовал к себе их недружелюбие, а во взгляде человека с рачьими глазами явно выраженное презрение.

Острая память ненца от слова до слова воскресила все сказанное ему старшиной рода в печальный день отъезда из тундры! Натю сказал ему тогда, что русский царь зовет из его рода к себе в гости в большой город одного доброго хасово со всей его семьей, показаться царю и русским людям. И вот он доживает в царевом городе скоро месяц, а не походит на то, что он гость. Никто не говорил с ним, как с гостем, не угощал доброй едой, не спрашивал, как живется ему в урманах на его родной реке Ярудее. Только от одного Кондрата слышал он добрые слова, да никак еще его не обидел юро Валеска. А все другие, что проходят перед его чумом, глядят на его семью, как на чучела, а начальник распоряжается его добром, как своим. Вот и сейчас хвастается он Сяскиными мехами, забирая себе за них деньги. А поп завладел богатой ягушкой, ладя унести ее даром. Сяско рассерженно ухватился за ягушку, и поп, поспешно сунув ненцу деньги, торопливо зашагал по аллее.

Проводив своих гостей, начальник вернулся к чуму.

— Сяско! — посмотрел он недобрым взглядом на ненца. — Сяско, если ты не отдашь денег, я не дам корма и воды для оленей, хвороста для твоего костра. Здесь не тундра — мох не растет под ногами. За мхом и хворостом люди ездят далеко на болота и в леса. Им надо дорого за это платить.

С нескрываемой озлобленностью Сяско ответил:

— Я целыми днями сижу без работы. Мои олени отвыкают от запряжки. Если такой дорогой твой гнилой мох и хворост — буду сам ездить за ними. Гонять к реке оленей может и Мач. На меха и одежды, которые ты продал, я прожил бы, в тундре сыто весь год, а здесь я сижу на вяленой рыбе, отощали и мои олени. Сяско больше не терпит! Отправь меня обратно в тундру! — неожиданно для себя выкрикнул ненец свое заветное желание.

Начальник захохотал и сказал, что сегодня он хорошо угостит Сяско. Кондрату он дал денег и велел купить водки.

К вечеру Кондрат принес вино, и Сяско с Пайгой перепились. В тяжелом опьянении они ползали всю ночь по лужайке и звали хозяина, кричали, чтоб он дал им еще огненной воды. Пайга визжала и хохотала. Сяско скверно ругался и грозил начальнику, что он запряжет оленей и уедет в тундру.

Обняв дрожащих и плачущих Неду и Мача, в мрачных раздумьях о людских судьбах сокрушенно вздыхал Кондрат.

Как ни был чужд семье ненцев край, в который их забросила судьба, сколь ни была велика тоска о тундре, однако все это не могло погасить любопытства и интереса северян к окружающему их новому миру. Особенно он привлекал к себе детей.

Вокруг чума за рощей неумолчно звенела жизнь, незнакомая им, и они с детской любознательностью стремились познать ее. Но Кондрат не пускал ребят отходить от чума, и чужой мир за рощей оставался недоступным и неразгаданным.

Валецкий заметил это неутоленное желание детей и с согласия Кондрата однажды повел их к расположенным невдалеке за рощей жилищам ойротов, казахов и узбеков. Когда они вернулись, их возбужденным горячим рассказам отцу и матери о виденном не было конца. Уступая настойчивой просьбе ребят, Валецкий вынужден был еще не раз совершать со своими маленькими друзьями небольшие экскурсии по выставке. Ему и самому доставлял удовольствие восторг детей.