Буратино

  -- Подходите люди добрые. Посмотрите на чудо чудесное. Знаю я слово тайное, сокровенное. Вот тут прямо перед честной публикой будет у меня безногий и прыгать, и бегать, и польку-бабочку танцевать.

   Плевать, что половину слов здесь не знают. Интонация всенародного представления и так понятна. Народ оборачивается, со стола головы поднимаются, от ворот лица поворачиваются. Из поварни баба выглянула - подол одёргивает, из конюшни мужик - штаны подтягивает. Даже из-за угла, где минут пять кто-то только и делал, что проблеваться пытался, какая-то харя на четвереньках высунулась. А папертному уже... И глазки забегали. Все парень, ты попал, будем делать из тебя молодого Ильинского. Я на него иду, ору в голос и дрючком своим в руке кручу.

  -- Ну что раб божий, калика перехожий, будем лечится или еще пожить хочешь?

  -- Я немощный, калеченный, богом меченный...

  -- Цыц. Будем лечится. Из моих рук либо на своих ногах, либо... я молебен заказываю. Тебе как? Брось костыль! Брось дурень. Я ведь и вправду поломаю. И руки и ноги. И срастаться не дам. Будешь локтями подаяние поднимать. Ну!

   Мой ор подействовал. Отбросил он костыли. И пошёл. Ножками, неуверенно, растопырив руки в стороны. К воротам. А парень-то совсем молодой. Лет двадцать максимум. Грязный. В грязном и рваном. И тощий. Тут народ грохнул, хохотать начал. Они все здесь друг друга знают. И у кого вправду увечье, а кто, после трудовой смены на костылях, по девкам бегает - все всё знают. А громче всех - пристанские. Ещё и помогли папертным со двора выйти. А я назад за стол - с дядей не договорили.

  -- Лихо ты его, малёк. Правильно. Одолели совсем. В божью церковь не зайти. Ноют, просют, за одежду хватают. А батюшка их трогать не велит, прикармливает.

   Почему прикармливает - понятно. Больше нищих - церкви честь больше. Вообще-то, должно быть наоборот. Но причина со следствием часто меняются местами. И сеть информаторов. Для всякого руководителя, хоть светского, хоть духовного - вещь совершенно необходимое. Бог-то конечно, по любому поводу просветит. Но не по каждому.

  -- Ладно, малёк, показывай товар.

   Тут я, конечно, должен начать "писать кипятком" от такой огромной чести: "сам самыч" со мной говорить снизошёл. И отдать все за бесценок, просто от восторга. Ага. Дяденька, мы такие хохмочки-постановочки в девяностых годах...

  -- Извини, добрый человек. Торга не будет. Сам видишь - тут еще поминки не окончены, да я и цен смоленских не знаю. Вот денька через три...

  -- Ну, как скажешь. Николай говорил, что его товар у тебя. Отдай. У меня крепче-то будет. У меня по двору всякая дрянь да рвань не болтается.

  -- Что Николай говорил - у него и спрашивай. У меня мой товар.

   На Николая смотреть жалко, глаз не поднимает, то краснеет, то бледнеет. Что ж он такого дядюшке пересказывал?

  -- Так, племянничек. Кто говорил: в три дня продам и долг отдам? Кто клялся-божился что вот-вот, все полностью? Пошли запись делать. Будешь ты теперь закупом. Пока не вернёшь все.

  -- Постой, добрый человек. Ты ему три дня отсрочки обещал? Сегодня первый? А откуда, где он возьмёт... Или ты от своего слова купеческого отказываешься?

   Дядя загрузился. Можно просто на меня рявкнуть. Типа: не твоё собачье дело. Но народ вокруг... Потом доказывай-рассказывай. То ли ты украл, то ли у тебя, то ли просто мимо проходил... А качнулось слово купеческое - ни отсрочки, ни рассрочки...

  -- Я своему слову хозяин. Менять не буду. Ежели к третьему закату не вернёт - пойдёт в закупы. А пока, Николай, твоё барахло, что у меня на подворье, я приберу. Все.

   Встал и ушёл. Даже к старикам в дом не заглянул. Озлился. Николай за ним, да я его за рукав и обратно за стол.

  -- Николай, кончай трястись - давай дело делать. Возьмёшь у меня образцы чего есть, пойдёшь на торг, прикинешь кому и как отдать.

   Пошли, посмотрели, перебрали. Сначала думали - немного будет. А у нас ведь и со Сновянки, и с людоловского хутора, даже с Киева кое-какие тряпки. Вроде всего три недели прошло, а сколько всего случилось. Многовато набралось, решили телегу снарядить. Опаньки, а наша-то упряжь в конюшне была. То-то что и была. "Попятили". Люди добрые, поминальщики. Причём дедова вся на месте, а нашей нет. Пришлось Николаю с Ивашкой пешком на торг топать, гружёными.

   Мне на этих поминках... как бы убраться с глаз долой. А то все спрашивают, вопросы задают. Тот же главный: "Чьих ты?". Ну и кучу разных... тоже неудобных. Убрался в наш сруб. А там Марьяша. Сначала пускать не хотела - заперлась она. От страха всего. Потом уговорил, открыла дверь. И сразу на шею: "Ванечка, миленький. Не бросай меня. Страшно мне. Боюсь я. Местные-то все тати с душегубами, мучители с насильниками". Когда такая здоровая баба пытается к мальчонке за пазуху спрятаться... Как маленькая девочка. Как её... Степко-то... Просто крапивой, розгами и шишкой... перевоспитал. А ты себя, Ванька, вспомни. Как тебя самого Саввушка в три дня одним дрючком... вежеству научил. До полностью "шёлкового" состояния.