Бурелом

— Для того чтобы спасти Обласова от расстрела, нужно ходатайство сельской управы, председателем которой, очевидно, все еще является ваш уважаемый батюшка. В ходатайстве нужно указать, что косотурское общество берет Обласова на поруки и ручается за его политическую благонадежность. Это решение нужно адресовать атаману троицкого казачьего отдела для направления полковнику Дутову, от которого и зависит судьба Обласова. — Глаза Крапивницкого забегали по разложенным на столе бумагам. — Дня через три я выезжаю по служебным делам в Троицк и лично поинтересуюсь делом Обласова. Но, вы сами понимаете, Феврония Лукьяновна, что это будет связано с бо́льшими расходами, чем сумма, оставленная вами.

— Я постараюсь сделать все, что вы просите. Только прошу спасти Обласова.

С первым же поездом Феврония выехала из Челябинска.

Разговор с отцом был нелегкий.

— Ты все еще не забыла этого фармасона, зачем хлопочешь о нем? — выслушав дочь, заявил сердито Лукьян.

— Это мое дело, — пристукнула кулаком по столу Феврония. — Сделай то, что говорю.

— А ежели я не желаю, тогда как?

— Тогда очень просто: я напишу в Павловск, что ты убил Савелия.

— Ты что, рехнулась? — приподнимаясь с кресла, спросил, едва сдерживаясь, Лукьян. — На родного отца клевету возводишь.

— Клевету, говоришь? — усмехнулась криво Феврония. — А это что? — Вынув из кармана отцовский брелок от часов, отступила на шаг. — Узнаешь?

Глаза Лукьяна расширились. Тяжело ворочая языком, глотая воздух, спросил:

— Где взяла?

— Если забыл, припомню. Этот брелок Савелий нашел под кроватью жены. За несколько дней до самоубийства он передал мне его со словами: «Ворон заклевал голубку». Теперь понятно, по чьей вине ушел из жизни твой сын, мой брат? — Феврония плотно сжала губы и с ненавистью посмотрела на отца.

— Что ты хочешь? — прохрипел Лукьян, медленно опускаясь в кресло.

— Мне нужна бумага о благонадежности Василия, нужны деньги, столько, сколько я отдала Крапивницкому, — сто рублей золотом. А за это получишь свой брелок и я буду молчать. Поторапливайся, — прикрикнула она, видя, что Лукьян по-прежнему сидит в кресле с полузакрытыми глазами.

— Иро-диада, блудница галилейская, — прошептал он чуть слышно и начал медленно сползать с кресла. — Пи-ить, — прохрипел он и рухнул на пол.

Феврония наклонилась к отцу. Лукьян дышал тяжело. Она выбежала на кухню, вернулась с небольшим узорчатым туеском с квасом.

На следующий день, захватив с собой нужные бумаги и деньги, Феврония выехала в Челябинск.

ГЛАВА 11

Глаша работала прислугой у Строчинского уже вторую неделю. Мадам Строчинская большую часть времени проводила на благотворительных вечерах, любительских спектаклях, концертах, оставляя квартиру на попечение Глаши. Хозяин же по-прежнему смотрел на новую прислугу недоверчиво, и только боязнь снова навлечь на себя гнев молодой жены, которая благоволила к прислуге, заставила стареющего Строчинского смириться с присутствием Глаши в доме. Продолжая наблюдать за ней, пришел к выводу — деревня.

Гости у Строчинских собирались редко.

Лишь иногда заходили какие-то посетители в штатском, хозяин принимал их в кабинете. Закончив разговор, они глубоко надвигали шляпы на глаза и бесшумно исчезали.

По воскресеньям хозяйка отпускала Глашу погулять, и та обычно шла к Шмакову. Сапожник расспрашивал, кто бывает у хозяина и о чем говорят с ним посетители.

— Разве услышишь, кабинет-то закрыт наглухо, — махнула рукой Глаша. — Да и незачем мне.

— Зато другим, может, нужно, — наставительно заменил Шмаков. Отложив шило и дратву на верстак, продолжал: — Это нужно, Глаша, людям, которые, как и твой Василий, отстаивают свободу от ярма богачей. Ну так вот. Хозяин, у которого ты служишь, только и глядит, как бы нашего брата-бедняка в тюрьму упрятать или расстрелять.

— А с виду ровно добрый.

— Гладка шерстка, да коготок остер. Понимать тут надо. Поглядишь на иного человека — по бороде апостол, а по зубам собака! Вот так-то. — Иван Васильевич поднялся от верстака и снял с себя фартук.

«Пожалуй, правду говорит, — подумала Глаша. — Если с добрыми делами приходят люди к хозяину, зачем им прятаться от меня и оглядываться, когда выходят из дома. Нет, тут что-то неладное». Глаша перевела взгляд на сапожника, который разглядывал ботинок, принесенный для починки. — Иван Васильевич, — обратилась она к Шмакову, — посоветоваться я к тебе пришла.

— Говори.

— Вчера подметала, пол в кабинете хозяина и наступила на упавшую со стола бумажку. Запачкала уголок, а теперь и боюсь ее положить обратно. Сама-то я малограмотная. Может, эта бумажка безделушная и можно ее выбросить? Почитай, пожалуйста, и скажи, что мне с ней делать? — Глаша подала записку Ивану Васильевичу.

Пробежав ее глазами, сапожник спросил торопливо:

— Твой хозяин дома сейчас?

— Нет. Чуяла, уехал дня на два в Троицк.

Сапожник вздохнул с облегчением.

Строчинский писал: