Буреполомский дневник

В общем, кошмар. Не жизнь, а ад, бедлам, беспросветность. Дикая духота, отсутствие всяких сил что–либо делать (особенно – переписывать дневник). К тому же, за этим переписыванием я буквально засыпаю – ведь настоящего сна здесь нет, я засыпаю уже в 12–м часу ночи и просыпаюсь в 4, дай бог в 5 утра. Ни пожрать, ни чаю попить толком – новые тумбочки до того мучительно неудобны, что просто беда. Отсеки крохотные по ширине, но в то же время глубокие – чтобы что–то достать из глубины, надо каждый раз все, что стоит спереди, вытаскивать, сгибаться до самого низа (полка нижняя), тянуть руки, да еще – здоровенная дверца, одна–единственная, открывается как раз в мою сторону и тоже здорово мешает. Сгибаться и изо всех сил тянуться, когда и так весь насквозь сырой от пота, по лицу течет, голове и лицу аж горячо – и от духоты, да еще от прилива крови при нагибании, видимо... И так каждый вечер... Будь она проклята, такая “жизнь”, и зачем она только нужна?!.

В столовке, забыл написать, уже пару недель назад вдруг повесили а огромные, до потолка, окна занавески, которых отродясь не было. Короткие, до половины окна не доходят, и внизу собраны в жгуты. Висят на больших резных деревянных карнизах. Спору нет, стало поуютнее с ними, но – это тот фальшивый, казенный, государственный (путинский! :) уют, от которого меня выворачивает, – прикрашенная, задекорированная тюрьма! В меню продолжает доминировать недавно появившаяся странная эта картошка – резанная маленькими 4–хгранными полосками, полугнилая, плохо почищенная, – т.е. вроде бы это и реальная картошка, но кажется она каким–то эрзацем. И вкус какой–то странный, не особо приятный, хотя есть можно. Не поймешь, что за способ приготовления – как будто что–то среднее между вареной и жареной. На завтрак и на ужин вчера давали полные миски этой картошки в каком–то сиропе...

15–35

Выломали еще вчера входную дверь в барак – и сегодня с обеда ставят новую, сверлят, колотят молотком; по лестнице в барак и из барака не пройти. В туалете раздолбили ломом весь пол – вроде бы затем, чтобы вытащить основную трубу, на которой были установлены унитазы, – говорят, именно она и протекает. Раздолбили пол – и бросили, труба так и стоит на месте, дверь в туалет распахнута. Погром полный; везде кавардак, разгром, все вверх тормашками, нигде не пройти. Ремонт, будь он проклят!.. Часть шконок, не покрашенных в 1–й заход, в июне еще, вытащили во двор красить, – эти твари опять где–то раздобыли краску!.. Матрасы с них и пр. валяются скрученными на верхних шконках, табуретки, которых стало как тараканов, загромождают проход... Все поглощены этим ремонтом и своими делами, активно стучат ломами, молотками... Завхоз бегает, руководит. Духота, как и всегда, невыносимая. Омерзение и ненависть к ним такие, что, ей–богу, своими руками поубивал бы, а этот проклятый барак сжег! А лучше всего – действительно, пробраться на кухню столовки и всыпать им чего–нибудь в котел, чтобы у них после обеда массовый падёж начался!.. Испоганили мне всю жизнь, мрази, – туалет раздолбан на неопределенный срок, а чтобы спуститься во двор – надо пройти сквозь их толпу и закрытую новую дверь, которую они привешивают – а им ведь плевать, что мне нужно пройти, они не торопятся пропустить, – и даже резную притолоку, за которую я раньше, делая первый шаг на лестницу, всегда цеплялся левой рукой, они убрали, и взяться будет не за что...

Ублюдок сигаретчик так и не приходит, мразь, хотя уже почти 4 часа. Еще вчера, по его не допускающим сомнений уверениям, что, мол, все будет хорошо, которыми он бурно реагировал на каждый мой вопрос – я почувствовал, что что–то здесь нечисто...

Одно хорошо – уже 2–й день (пятница и суббота) нет Палыча. Осталось мне ровно 225 дней, – те самые 225 дней, которые я по наивности начал отсчитывать в 2006 году, 8 августа, в 509–й камере...

9.8.10. 8–09

Специально остался вчера в столовке после обеда, когда 11–й уже весь ушел, – в надежде, дождавшись 10–го (2–я смена после нас), выловить там сигаретчика, хоть и понимал, что едва ли его увижу. Но только сел на крайнее от раздачи окно, слева от входа, напротив столов 11–го, – увидел сигаретчикова друга, шныря, того самого, кого мы так долго ждали в пятницу у ларька. Тот без моих вопросов и без тени смущения 2–хдневной задержкой объявил, что в понедельник отдает мне “эту х...ню”, причем не сигаретчику, а лично мне. Мне–то куда ее девать?! – но я попросил его передать тому, чтоб хотя бы зашел. Шнырь, кстати, сказал, что сам он не на 10–м, как я думал, а на 13–м. А третьего участника их неразлучной компании перевели на 6–й, – всех раскидали!..

Выхожу из столовки – на дворе никого уже нет, 11–й и 3–й ушли, но в воротах стоят 4 “мусора”, из них двое – это Палыч и злобная цепная псина Зайцев (по кличке “Война” :). Он, конечно же, моментально вцепился в меня – куда я иду, почему один, почему так поздно, и т.д. Пришлось показать ему бумагу от Демина на “свободный ход”. Характерно, что Палыч, стоявший рядом с Зайцевым, не произнес ни звука в мою защиту.