Буреполомский дневник

Такие вот заманчивые видения, – до сих пор их помню. В том, что их надо убивать, только убивать, истреблять, физически уничтожать, я укрепляюсь всё больше и больше с каждым днём, когда с ними общаюсь или просто на них смотрю. В полном соответствии со ст. 282 – социальную группу: сотрудников МВД, ФСБ, ФСО, прокуратуры, Минобороны (кроме рядовых по призыву), и т. д. и т. п. ВСЕХ поголовно, без исключений и сантиментов. Другого пути нет. Поставить на площади гильотину, как в революционном Париже XVIII века, – и сносить им головы тысячами, десятками тысяч в день... Всем прокурорам, чекистам, ментам, армейскому офицерью, группам "Альфа", "Витязь" и т. д. и т. п. Не надеяться, что эти крупные "специалисты" заплечных дел НАМ ещё пригодятся, не надеяться их использовать. Нет, этот слой – "силовая", да и вообще любая госслужба РФ при звании, мундире или погонах, должна быть полностью выкошена, уничтожена под самый корень. Об этом я писал в "Апологии террора–3", и это, может быть, – вместе с "Апологией террора–2" – лучшее из всего, что я тут написал:

"Убивать, ничего не боясь,
Невзирая на вопли и стоны,
Милицейско–чекистскую мразь,
Всех, кто носит мундир и погоны..."

Прелесть какая: прямо по формулировкам родных моих 280–й и 282–й ст. УК. Призывы к осуществлению экстремистской деятельности (убивать!) в отношении целых социальных групп (все, кто в погонах)... :)))

Да, потрясающее событие и огромная честь для меня: сегодня пришло письмо от Григория Пасько! Пришло вообще 6 писем, в основном поздравительные открытки с Новым годом (та самая акция "Поздравь политзаключённого с Новым годом", о которой говорила Лена Санникова). В том числе – от Глеба Эделева из Екатеринбурга и от группы друзей и соратников Серёги Ковача из Челябинска, – Урал отметился. :)) Всем, конечно, спасибо; но письмо в поддержку со словами ободрения от Пасько – это особенно приятно. Я тут же вспомнил, как участвовал в пикетах в его защиту, когда он сидел; и как писали, что во время официального визита Путина во Францию аэропорт Парижа был буквально уклеен весь портретами Пасько, там шёл митинг за его освобождение... Буря эмоций захлестнула, как только увидел его фамилию на обратном адресе письма, ещё на улице, только что получив всю пачку из 6 писем в руки и перебирая... Мы его защищали, отстаивали, митинговали за него; теперь он на свободе и вот – написал мне, тоже, чем может, готов помогать... Какой–то высший смысл есть во всём этом, ей–богу, и ради вот таких вот минут, наверное, стоит жить...

12.1.08. 6–00 – 6–05

Зычный крик "Па–а–адъём!!!" и – секундой ранее – зажёгшийся свет. Как описать эту ненависть, которая охватывает и заполняет всю душу в этот момент, при этом крике? Опять утро, опять подъём, опять ТЫ ЗДЕСЬ, в этой проклятой зоне, а не дома, где должен бы ты сейчас быть; и провести здесь тебе предстоит ещё три с лишним года, ещё больше тысячи подъёмов, зарядок, походов на завтрак у тебя впереди... И такая лютая, смертельная ненависть – к зоне этой, ко всем вокруг, к себе, к своей погибшей, бессмысленной жизни, в которой уже и не будет ничего, кроме этих подъёмов, этой зоны, этих бараков, этого мороза и утренней сечки в промёрзлой, вонючей столовой... Всё кончено, всё пропало навеки, жизнь бессмысленна, она лишь цепь нелепых мучений, без всякой надежды на лучшее, и остаётся только ненавидеть – себя и всех вокруг, среди кого находиться составляет дополнительное мучение в твоём персональном аду... И только повторяешь про себя бессчётное число раз, одеваясь: "Будьте вы прокляты!.. Будьте вы все прокляты, суки!..", и душа сжимается от ненависти и боли...

6–46

Вчера ночью, только погасили свет, разделись и легли спать, – через пять минут подъём и крик завхоза (та ещё мразь, кстати, – ментовской прихвостень и стукач; что я не ходил один раз на завтрак, тут же доложил отряднику): "На проверку собирайтесь! Общелагерная проверка!". Кто–то удачно пошутил: "Доброе утро, товарищи!". Собрались, оделись под толки и разговоры, что, видимо, кто–то сбежал–таки из зоны, вот и суетятся, пересчитывают теперь. Я уж думал, что ночь пропала, не дадут теперь поспать, – но нет, всё обошлось; пересчитали довольно быстро, даже не по карточкам (поимённо), а просто так, – и всё успокоилось, хотя и было опасение, что сейчас, только разденешься и ляжешь – опять...

16–30

Мать всё надеется, всё мечтает, что меня отпустят вот прямо сейчас, в ближайший же суд по УДО в январе. Лена Санникова уверяет, что если не в этот, то уж в следующий, через полгода, – непременно. А сам я не верю ни во что. Осталось мне ещё 3 года и 2 месяца, 1163 дня, – и, видимо, так и придётся просидеть их все, до конца...