Читаем Буревестник полностью

Немного погодя послышался голос Космы, переговаривавшегося с парнями из других лодок их бригады, но понять, что именно они говорили, было нельзя. Остальные лодки ушли дальше и скоро превратились в точки, а Косма спустил парус и, работая веслами, приблизился к тому месту, где на волнах, то касаясь бортами, то расходясь насколько им позволял счаливавший их канат, качались лодки Романова и Ермолая.

Симион Данилов к обеду не явился, а обедал отдельно, со своей бригадой. Адам все время чувствовал его присутствие, его тяжелую сосредоточенную злобу, и забыл про него, лишь разговорившись с молодежью: Космой, Андреем и еще одним парнем из их лодки.

— Эх, Косма, Косма… до сих пор не могу себе просить, что выпустил тебя из своей бригады… И неужто тебе самому не жалко было уходить? — корил Емельян молодого богатыря. — Что скажешь, а? Я тебя старшиной сделал, а ты, вижу, стариков забываешь… Ох, молодежь, молодежь! Сердце у вас все равно, что у акулы — то самое, которым Ермолай водку закусывать любит… Ешьте, ребята, берите еще… Осетринка хоть и жирна, а если ее посолить да в уксус обмокнуть, харч получается хоть куда: царям такое кушанье не всегда достается… Крестись, Тихон, благодари бога за каждый кусочек!

— Я и так благодарю, не беспокойся, — невозмутимо ответил бородач.

Емельян, Адам, Афанасие, Ермолай, Косма, Андрей, Тихон кое-как разместившись в лодке Романова, медленно ели. Перед ними было еще полдня тяжелой работы. Все молчали, думая каждый о своем, кроме хозяина, без умолку болтавшего, чтобы не скучали гости:

— Что с тобой, Адам? Что с тобой, товарищ Жора? И все-то ты молчишь, все о чем-то думаешь. В нашей лодке этого не полагается… У нас лодка веселая…

— Разве я не весел? — улыбнулся Адам. — Уже много лет, можно сказать даже никогда еще мне не было так легко на сердце, как сейчас…

Емельян кивнул, показывая, что вполне понимает своего собеседника:

— Как же иначе? Ты ведь вернулся на море…

Адам улыбнулся, зная, что он счастлив не только из-за моря.

— Да, — произнес он задумчиво. — Я вернулся на море…

— Кто с молодости был рыбаком, — провозгласил Ермолай, поднимая густо смазанный осетровым жиром указательный палец, — у того море навсегда здесь, в самом сердце!

Он ударил себя пятерней по голой груди, на которой отпечаталось пять жирных следов.

Адам, в шутку, последовал его примеру, тоже хлопнув себя по груди:

— Здесь оно у меня!

— Черт бы его драл, ваше хваленое море! — с яростью произнес чей-то молодой голос.

Все удивленно обернулись. Оказалось, что так непочтительно выразился о море Андрей, работавший теперь в бригаде у Космы.

— Когда же этот парень разучится ругаться? — возмутился Ермолай, — словно, ей-богу, его мать и словам-то другим не научила…

Косма рассмеялся:

— Он говорит, что бросит ругаться, когда ты, дядя Ермолай, бросишь пить…

Адам внимательно посмотрел на Андрея, спрашивая себя, где и когда он слышал точь-в-точь такие же упреки… Это было давным-давно… Тогда за сквернословие доставалось ему, семнадцатилетнему Адаму, неукротимому, строптивому дикарю, отчаянному ругателю…

— Плохо, когда не можешь воздержаться от водки, но не лучше, когда не можешь удержаться от ругани, — ласково обратился он к светловолосому пареньку. — Если хочешь стать настоящим человеком, приучи свой язык говорить только то, что нужно, а зря не болтать…

Ему почудилось, что он разговаривает сам с собой — с тогдашним, озорным, своенравным парнем. Нет, этому не придется испытать того, что когда-то испытал он. Счастливы те, кто начинает жизнь теперь. «А сам-то ты, Адам Жора, разве не начинаешь жизнь теперь? — мелькнуло у него в голове. — Ведь и для тебя настоящая-то жизнь только что началась…»

— Что оно тебе сделало, море? За что ты его клянешь? — снова обратился он к Андрею.

Парень, молчавший все время, пока Адам его укорял, пожал плечами и сердито проворчал:

— За переменчивость. Вот увидишь: придется нам теперь грести, как сумасшедшим…

— Что верно, то верно, — подтвердил Емельян, в шутку ссорившийся о чем-то с Ермолаем. Оба с тревогой посмотрели вокруг.

— Так и есть, — пробормотал Ермолай. — Так и есть…

Смолкли разговоры и на других лодках — на двух из Емельяновой бригады, трех из Ермолаевой и одной, в которой был Косма, — едва колыхавшихся на сразу утихших волнах. Рыбаки поднимались с банок и, стоя, вглядывались вдаль.

Ветер совсем спал. Море дышало лишь мертвой зыбью. Ставшая свинцово-серой вода, тревожно, словно собираясь закипеть, хлюпала под бортом, расходилась мелкой волной. В воздухе стоял белый туман, сквозь который кое-где еще проглядывало голубое небо. Но таких прогалин становилось все меньше. Быстро темнело. Это не были настоящие сумерки, а какой-то удручающий серый полусвет. К тому же в сумерки никогда не бывает так жарко, а теперь над морем вдруг повис удушливый зной, заставлявший рыбаков то и дело утирать градом ливший с них пот.

— Когда же, черт, это сделалось? — ворчал Емельян. — Скверная штука…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза