Буревестник

Прикоп решил, что со стариком действительно происходит неладное, если он так разболтался. За целую неделю, кажется, столько не наговорил, сколько теперь за несколько минут. Обычно, обращаясь к сыновьям, он ограничивался короткими приказаниями: «Выходи на работу!» или: «Ступай домой!» или: «Прочь отсюда, дармоеды» и т. д. Все в том же роде.

— Мысли, говоришь, у тебя разные, батя?..

— Мысли, сынок. Даже мне удивительно, как это я о всем помню, — словоохотливо и неожиданно благосклонно ответил Евтей.

Прикоп чуть не рассмеялся, но удержался и только вздохнул. Веселость его была вызвана не произошедшей в отце переменой, а неожиданно возникшим у него самого планом, от которого все вдруг стало ему ясно. Парень даже вздрогнул от волнения.

— Да, да, — пробормотал он торопливо, — я тоже много думал… Ни за что, наверно, не угадаешь о чем…

— О чем? — спросил Евтей и нахмурился.

Над их головой шелестела мертвой листвой виноградная лоза. Собаки хрипло лаяли где-то на краю села.

— Думал ли ты о том, почему спасся Адам Жора, а те двое потонули? — сказал Прикоп.

Евтей не ответил. Грузно и тихо, словно даже не дыша, он сидел на скамейке в своей длинной посконной рубахе, положив на колени тяжелые руки.

— Когда это еще случалось? — спросил Прикоп. — Никогда этого, спокон веку, не бывало. Либо все трое живы оставались, либо всем каюк. Верно?

Отец молчал.

— Говори, верно?

— Продолжай, — сказал Евтей.

Много я об этом, батя, думал, и все теперь мне ясно, словно я с ними в лодке был. У них, должно быть, ссора вышла: Жора, наверно, сказал, что лучше контрабанду возить, чем рыбу ловить, — заработку больше, а Филофтей — сам знаешь, какой он законник был, богобоязненный, — не захотел. Ну, конечно, поссорились, подрались и этот самый Жора — он как бык здоровый — выкинул его из лодки, да еще бабайкой прихлопнул, тот и потонул.

— Ну, а Трофим? — сердито спросил Евтей. — Трофим-то в это время что делал? Видишь, какой ты вздор мелешь!

— Трофим, сам знаешь, был дурак и мямля. Пока он сообразил, что нужно делать, Филофтей уже был готов. Попробовал, конечно, а тот его веслом огрел и конец.

Наступило молчание.

— На его счастье был шторм. Повезло негодяю. Никто на него не подумал, а удивиться, конечно, удивлялись — все удивлялись…

Прикопа трясло как в лихорадке. С моря дул холодный ветер, от которого сухо шелестела листва на лозе. Шум прибоя заглушал стрекотавших в траве кузнечиков.

— А может, конечно, и так все было, как он рассказывал, или еще как-нибудь, — нехотя проговорил Прикоп. — Кто знает? Мне просто взбрело на ум…

Он погрузился в мрачное молчание. Хотелось курить, но лень было идти за папиросой. Чего-то словно не хватало, словно он потерял что-то или о чем-то позабыл…

— Что же он, разве такой человек? — сердито спросил Евтей.

— Отчаянный, — ответил Прикоп. — Это-то уж наверно известно, — прибавил он решительно. — В драке — сатана; упаси бог с ним не поладить.

— Вздор! — презрительно фыркнул отец.

— Вздор? Пойди посмотри на Симиона.

— На какого еще Симиона? — огрызнулся Евтей, тряся бородой и тараща глаза на сына. — Будет тебе трепаться-то. Все врешь!

— Сам увидишь. Иди полюбуйся!

Симион находился в состоянии полуяви, полусна. Ему чудилось, что он дерется с какими-то неизвестными людьми, что у него выбили все зубы и вместо выпавших, выросли новые; что в доме пожар и что пламя слепит его. Сквозь все это слышались странно-спокойные голоса отца и брата. Он, наконец, проснулся. Огромные тени Евтея и Прикопа занимали полстены. Оба стояли у кровати. У отца в руках была лампа, которая ярко освещала его рубаху и вплетала ему в бороду сверкающие золотые нити. Он строго, из-под насупленных бровей, смотрел сверху вниз на Симиона. Сквозь расстегнутый ворот на волосатой груди виднелся серебряный крестик. Рядом с ним Прикоп, в свой красной рубахе и исподних, казался худым и чужим. Он смотрел на Симиона глазами человека, которому совершенно наплевать на то, что он видит, и то и дело оглядывался на отца, словно ожидая чего-то или желая прочесть что-то на его лице. Лампа чуть заметно покачивалась в руке у Евтея, заставляя дрожать лежавшие на стене тени. Старик повернулся и вышел, сопровождаемый Прикопом, и комната осталась в темноте. Все стихло; слышно было только, как шуршали по полу тараканы. В воздухе стоял запах плесени и сырости. Симион опять сунул всклокоченную потную голову под одеяло и погрузился в мучившие его сновидения.

VIII