Буревестник

— Грешно тебе, Адам. Не справедливо это… Ты не знаешь, как мне жилось с Симионом…

— Спроси хоть у него, — сказала она со злой усмешкой. — Узнай, много ли он от меня радости видел…

— Я верю тебе, верю… но все равно это не выходит у меня из головы… Не выходит…

Последовало молчание. Комната была неуютная, почти пустая, со свежевыбеленными стенами.

— Может, нам разойтись? — пробормотала Ульяна.

— Нет, — процедил сквозь зубы Адам. — Я этого не могу. Не могу и не хочу. Но все равно то, что у нас с тобой — не жизнь.

— Чем же я виновата, Адам?

— Почему не дотерпела, почему не дождалась?

— Да, мой грех… Не мучай меня за прошлое, Адам, не мсти, не наказывай…

— Все равно я более наказан, чем ты, — пробормотал он. — Ты не знаешь, как это меня мучает, как сверлит… Ты не знаешь, о чем я думаю, когда это на меня находит, что у меня тогда перед глазами…

Закрыв глаза, он громко простонал и заскрежетал зубами от невыносимой душевной пытки. Ульяна схватила его за плечи и принялась трясти:

— Адам! Адам! — в ужасе кричала Ульяна, которой еще не приходилось видеть, как люди по-настоящему скрежещут зубами. Когда она слышала выражение: «скрежетать зубами» ей не приходило в голову, что это действительно бывает. Страдания мужа ее пугали.

Адам тяжело дышал.

— Оставь, Ульяна, — сказал он чуть слышно. — Наверное, я просто сумасшедший. Этому не поможешь. Ты, бедная, ни в чем не виновата. Что тебе было делать…

Он был так бледен, голос его — так слаб, так беззвучен, что Ульяна пришла в отчаяние.

— Нет, Адам! Не говори так! Лучше уж ругай меня! — воскликнула она, ломая руки.

Адам беспомощно пожал плечами. Он был совершенно обессилен. Они еще немного поговорили, но ничего важного сказать друг другу уже не смогли, и в театре только перекинулись несколькими фразами о шедшей пьесе. Всю дорогу домой они молчали. Ночью, в кровати, каждый постарался отодвинуться как можно дальше от другого. Оба не спали и долго лежали, боясь пошевельнуться, напряженно вытянувшись, как чужие. Было уже совсем поздно, когда Ульяна протянула руку и, обняв Адама, обдала его горячим дыханием:

— Адам, — прошептала она в величайшей тоске, — ведь ты один только и есть у меня на свете!

Адам ласково притянул ее к себе и нежно прижал:

— У меня тоже… только ты и есть… — пробормотал он. — С тех пор, как себя помню… И до гроба никого другого не будет.

— Что ж ты тогда?.. — прошептала Ульяна.

Адам, не отвечая, стал осторожно гладить ее волосы, щеки. Их ласки в эту ночь были нежнее, чем когда-либо, умиротвореннее, но вместе с тем были они овеяны тихой грустью.

Вскоре очередной рейс разлучил их. Когда Адам вернулся, Ульяна, встретив мужа в воротах Морского вокзала, взяла его под руку и повела по спускавшимся к порту улицам домой. Она была бледна, черты ее лица заострились, во взгляде было что-то странное, словно ей непременно хотелось прочесть что-то, очень для нее важное, в его глазах.

— Что с тобой? — удивился Адам.

— Ничего. А что?

Поздно вечером потушили свет, легли.

— Адам? — прошептала Ульяна.

— Ну?

— Вот ты не хочешь простить меня за прошлое… Так, может, ты и детей от меня не захочешь…

Адам молчал. Он лежал в темноте, рядом с ней, но так тихо, что неслышно было даже его дыхания.

— Как так? — сказал он, помолчав.

— А вот, если бы я, например, забеременела… ты был бы рад? — спросила она каким-то особенным неестественным голосом.

— Видно не про нас такое счастье, — с горечью отозвался Адам.

— А почему бы и не про нас? — вдруг задорно, как шаловливая девчонка, рассмеялась Ульяна.

— Как? — вскрикнул Адам и так порывисто вскочил и оперся на локоть, что кровать зашаталась под ними.

— Очень просто!

Ульяна смеялась все громче и громче. Адам обнял ее, принялся целовать и так сжал, что чуть не задушил.

— Теперь, может, у тебя пройдет, — шептала она между поцелуями, — может, простишь…

XLVII

Однажды утром капитан Хараламб показал Адаму, как смотреть через секстант на солнце. Вложив ему в руку прибор, он объяснил в какую сторону крутить. Адам увидел сквозь линзу фантастический мир, погруженный в желтоватый полумрак, как при солнечном затмении. Море дрожало и переливалось, как огромный поднос из старого почерневшего серебра, а солнце, казалось, висело над самым горизонтом — таинственное, желтое как сера светило, такое, какие можно видеть, наверно, только с другой планеты. Оно все время ползло наверх, потом почему-то вдруг остановилось и стало опускаться. Адам отдал секстант капитану, поблагодарил его и пошел по своим делам.

На палубе было шумно, раздавался громкий смех. Причиной веселости был чужой иностранный куттер, находившийся саженях в пятидесяти от «Октябрьской звезды». Тут же были и серые куттеры рыболовной флотилии, колыхавшиеся поблизости от парохода среди луковой шелухи, рыбьих потрохов и бесцеремонно плававших между ними чаек, с аккуратно сложенными на спинках крыльями.