Буревестник

Прикоп ненавидел Адама. Ненавидел его особенно потому, что Жора был сильнее его, всегда был сильнее его и нагрянул теперь как снег на голову, — когда Прикоп меньше всего о нем думал, почти забыл про него, считая, что его давно нет в живых. Он был сильнее его, он пришел с правом проверять его, Прикопа, с правом судить его, дать оценку его деятельности, сказать про него, хорош он или плох. И кто же? Адам Жора, бывший босяк, которого он, Прикоп, упек когда-то в тюрьму, шепнув о нем несколько слов старику! Адам Жора, у которого они, Даниловы, отняли свободу, любимую женщину — все. И вот теперь воскресший из мертвых Жора появляется инструктором на «Октябрьской звезде»! Это было невыносимо, нужно было во что бы то ни стало с ним расправиться. «Но для этого, — думал Прикоп, — нужно действовать обдуманно, по заранее выработанному плану, который должен был — Прикоп сам еще не знал как — привести в конце концов к изгнанию Адама с судна, если можно, — с привлечением к партийной ответственности. А еще лучше, если удастся подвести его под суд и снова упрятать в тюрьму. Весь вопрос — как? Подсунуть ему разве девчонку с завода и потом захлопать их где-нибудь при свидетелях? Или свести их с Прециосу с расчетом, что тот втянет Адама в какую-нибудь грязную историю, в какой-нибудь пьяный скандал, после которого их обоих посадят в тюрьму?..»

Лежать на припеке было жарко, кровь приливала в голову. Откуда-то слышались негромкие голоса. Прикоп потянулся и глянул вниз через планшир. Сидя на подвесных беседках несколько матросов красило бортовую обшивку парохода. Прямо под ним, в некотором отдалении от других, находились боцман Мариникэ и Продан. Плечи и лица у обоих были изрядно вымазаны краской. У Продана были зеленые усы — он утер себе нос выпачканной в краску ладонью. Сейчас они отдыхали. Продан сращивал свободный конец троса, которым он был привязан, расправляя толстые, как палец, пеньковые пряди, сплетая их и стягивая, а Мариникэ смотрел на белый трос, почти такой же толстый, как его рука, и тихо говорил товарищу:

— Я, Продан, понимаю свой партийный долг иначе — не так, как ты.

Боцман был маленьким, сухопарым, мускулистым, начинающим седеть человечком. Не отводя от троса своих спокойных, серых, как сталь, глаз, он продолжал:

— Тебе это и другие говорили: и механики, и рыбаки. Хотя бы Лука Георге или тот паренек из Емельяновой бригады. Мы тебе верим. Однако если ты будешь молчать, то и нашему доверию настанет конец. Ну-ка, подержи трос — посмотрим.

Оба изо всех сил потянули трос — он оказался мастерски сращенным, как и следовало ожидать от такого опытного моряка, как Продан, который принялся теперь укладывать его в бухту. Боцман, не отводя от него глаз, достал из кармана трубку, кисет с табаком и закурил. Продан упорно молчал. Мариникэ сплюнул в воду:

— С инструктором новым говорил? — спросил он.

— Вот что, товарищ боцман… — начал Продан.

Оба собеседника были старыми матросами, которые много плавали в разных морях, на разных судах, под разными флагами. Подружились они давно, но так как Мариникэ был боцманом, а Продан считал, что каждый должен знать свое место на судне, и, так как дядя Мариникэ был гораздо старше рулевого, Продан, несмотря на дружбу, называл его не иначе, как «товарищ боцман»…

— Вот что, товарищ боцман, — продолжал он, — ты, конечно, прав и хорошо сделал, что мне сказал.

— Тебя критиковать — мой долг, — спокойно заметил боцман.

— Правильно. Если бы каждый на этом судне знал свой долг, было бы куда лучше, — пробормотал Продан.

— Твой долг — принимать к сведению то, что говорит первичная организация.

— Правильно. Это обязан делать Прециосу, ну потом, конечно, и я.

— Прециосу этого делать не желает. Так, по крайней мере, делай ты.

Он говорил тихо, отрывисто, крепко зажав трубку в зубах и не отрывая глаз от моря.

— Ну сказал и хватит, — ответил Продан. — Если кто-нибудь выступит, я поддержу.

Боцман затянулся, выпустил дым и посмотрел сквозь него на своего собеседника.

— Этого не достаточно, Продан, — веско сказал он. — Нужно раскритиковать Прециосу и Прикопа, сказать им в лицо, что о них думают люди.

Продан рассмеялся:

— Будете критиковать их, критикуйте и меня. Я твердо усвоил то, что партия говорит о критике. Посмотрим, усвоили ли это они…

Боцман медленно покачал головой.

— Большую мы сделали оплошность, когда их выбрали. Простить себе не могу, что я за них голосовал…