Буревестник

Томас шел, слегка прихрамывая. Рана все еще давала о себе знать. Швы образовали полоску распухших тканей, которая тянулась через бедро и отдавала болью при каждом шаге. После недели переходов по полям и лежек в канавах было непривычно вновь идти по дороге. Они с Рованом ничем не выделялись в толпе несчастных беженцев, бредущих в направлении Кале. На большинстве повозок, скрипевших под весом людей, имевших возможность заплатить несколько монет, не было свободных мест. У Томаса и Рована денег не было, и они шли, опустив головы, преодолевая ежедневно столько миль, на сколько хватало сил. Томас старался сохранять бодрость, но голод и жажда приводили его в состояние апатии, и к вечеру он плохо помнил события прошедшего дня. То, что им приходилось идти не скрываясь, вызывало у него опасение, но они уже несколько дней не видели французских солдат. Вероятно, у них находились более приятные занятия, нежели преследование и грабеж покидающих Францию английских поселенцев.

Сумерки уже сменялись тьмой, когда Томас упал. Он захрипел и скорчился, лежа на дороге, а беженцы переступали через него. Рован поднял его на ноги и отдал свой нож извозчику, согласившемуся посадить на свою повозку еще двух человек. Он даже угостил их жидким супом, который Рован вливал в рот отцу с помощью ложки. Их положение было ничуть не хуже, чем у окружающих, но теперь они хотя бы ехали, а не шли.

Еще один день прошел в их мире, ограниченном квадратом неба, видимым из повозки. Рован перестал выглядывать наружу, увидев, как трое мужчин грабят какого-то несчастного. Никто не пришел ему на помощь, и повозка покатилась дальше, оставив эту грустную сцену позади.

Они не спали, когда повозка неожиданно остановилась, а находились в состоянии полубессознательного ступора и видели все как в тумане. Рован поднялся рывком, когда извозчик громко постучал по боковой стенке своего фургона. Кроме двух лучников в нем ехали двое пожилых мужчин и женщина, которая, насколько понял Рован, была женой одного из них, хотя он и не знал точно, кого именно. Они приходились извозчику родителями и дядей. Услышав стук, старики вяло зашевелились.

– Почему мы остановились? – пробормотал Томас, не поднимаясь со своего места у деревянной стенки. Рован вылез из повозки и посмотрел вдаль. Он испытал странное ощущение, увидев после долгих странствий стены крепости Кале на расстоянии какой-то мили. Дорога была до такой степени забита людьми, что повозка могла ехать только со скоростью самого медленного пешехода. Рован потряс отца за плечо.

– Вылезай, приехали, – сказал он. – Наконец-то я чувствую запах моря.

Вдалеке кричали чайки, и у Рована поднялось настроение, хотя у него не было денег и даже ножа для самозащиты. Он помог отцу выбраться из повозки и поблагодарил извозчика. Тот попрощался с ними.

– Да пребудет с вами Господь, ребята, – сказал он.

Рован кивнул ему и обнял отца за пояс, чувствуя, как выпирают его кости там, где еще недавно была упругая плоть. По мере того, как они прокладывали себе путь сквозь толпу беженцев, стены Кале становились все выше. По крайней мере, отец и сын не были обременены багажом, за которым нужно было бы присматривать. До их слуха не раз доносились негодующие крики, когда кто-нибудь пытался скрыться с краденым. Рован покачал головой, увидев, как двое бьют ногами третьего, лежавшего на земле. Один из них на секунду отвлекся от своего занятия и с вызовом взглянул на Рована. Юноша отвел взгляд, и мужчина продолжил топтать поверженную жертву.

Томас стонал, его голова свесилась вниз. Обливаясь потом, Рован вел отца. Как много народа! Выросший на уединенной ферме, он впервые оказался среди такого количества людей. Поток беженцев направлялся к докам и увлекал их за собой. Даже при всем желании они не смогли бы отвернуть в сторону.

Когда они прошли через массивные городские ворота и двинулись по улицам в сторону моря, толпа еще более уплотнилась. Впереди показались корабельные мачты, и Рован с надеждой поднял голову.

Путь до доков занял у них все утро и значительную часть дня. Несколько раз они отдыхали, когда им попадалась свободная ступенька, на которую можно было сесть, или стена, к которой можно было прислониться. Рован смертельно устал, у него кружилась голова, но вид кораблей толкал его вперед. Томас находился в полузабытьи. Время от времени его сознание прояснялось, и он разговаривал, но затем вновь впадал в ставшее для него уже привычным состояние.