Буревестники

«…«Борода» был замечен вечером за переноской чего-то тяжёлого в дом № 20 по Манджурской улице. Ношу эту несли два лица на палке, вторым лицом был наблюдаемый «Пролетарий»…»

«…«Борода» замечен шедшим в направлении от Гайдамакского оврага в дом № 14 по Вороновской улице; в одной руке он держал большую пачку бумаги, в другой что-то круглое, напоминающее валик…»

Из секретного доклада ротмистра Петрова начальнику жандармского полицейского управления Уссурийской ж. д.

«…мною получены сведения, что некий рабочий из порта по фамилии Ковальчук озабочен постановкой типографии для напечатания листков; кажется, к нижним чинам от партии с.-д., что сам он входит в организацию партии и занимает в ней довольно видное положение…»

После мятежа минёров 16 октября и демонстрации в военном порту Петров, убоявшись того, что, если восстание продолжится, революционные матросы соединятся с рабочими, решил брать Ковальчука. В ночь на 17-е жандармы сделали налёт на дом № 20 по Манджурской улице. Они пришли поздно: экстренное совещание комитета, созванное Ефимом, уже кончилось, но в доме оставались сам Ковальчук и не успевший уйти Пётр Воложанин. Оба были арестованы.

Из протокола обыска, сделанного на квартире Е. К. Ковальчука.

«…У портового рабочего Ковальчука изъяты: типографский валик, небольшая кучка материала и титульного шрифта, 37 брошюр «Про землю», 17 – «Шапка-невидимка», 14 – «Внутренние враги», 16 – «За веру, царя и отечество», 2 – «Карательная экспедиция», 78 брошюр разного наименования и тенденциозного направления, с пометками на них «Р. Б.», что означает рабочая библиотека…»

4

Утром 17-го бывший матрос Степан Починкин метался по порту в поисках Ковальчука: пора было начинать митинг, о котором условились вчера. Но Ефима нигде не было. Степан встретил Васятку Максименко.

— Из наших кого видел?

— Да нет. Куда-то все подевались…

— А не знаешь, митинг… — Починкин замолчал на полуслове, замерев: со стороны миноносцев, стоявших друг подле друга у причальной стенки, послышалась стрельба. Все, кто был в порту, устремились туда, и как раз в эту минуту на мачте «Скорого» взвился красный флаг. Ликующие крики раздавались со всех сторон.

«Какой теперь, к черту, митинг! — подумал Починкин. — Эсеры начали!» Он вспомнил слова Ковальчука: «Если восстание всё же начнётся, большевики не бросят своих братьев!»

Степан стянул с рыжей головы картуз, взмахнул им, обращаясь к рабочим и матросам, стоявшим на берегу и заворожённо смотревшим на краснофлажный корабль.

— Товарищи, поможем братве! За мной, на миноносцы!

И первый, как в атаку, бросился к сходням «Тревожного». За ним последовал восторженно вопящий что-то Васятка и несколько матросов с «Аскольда» и Сибирского флотского экипажа. Боковым зрением Степан видел, что и к «Сердитому», стоявшему слева, от «Скорого», устремилась группа людей. Большинство же, нерешительно переминаясь, осталось на месте.

Командир «Тревожного» лейтенант Оводов безропотно отдал ключи от погребов и позволил запереть себя в каюте. Потерявший шапку, желтоволосый, с редкой рыжей бородкой, Починкин, единым махом взлетевший на мостик, сорвал с себя ватник, обнажив «морскую душу» – тельняшку. Прерывистым от волнения голосом он заорал:

— Васятка, подымай красный флаг! Ах, мать твою… неумеха! Эй, братишка, помоги ему! Вот так, порядок!.. Все наверх, отдать кормовой! — он наклонился к переговорной трубе: — Эй, в машине, черти-духи! Давай помалу вперёд!

— Ты, сволочь, докомандуешься! — ответила труба.

— Полундра! — вскипел Степан. — Это что там за гнида окопалась?!

— Поговори, поговори! Скоро на рее будешь висеть!

— Эй, братва! — крикнул Починкин матросам, снимавшим чехлы с орудий. — А ну-ка выволоките из машины предателя!

Но тут же выяснилось, что машинное отделение задраено изнутри, там засели офицеры и кондуктора. Штурвал был разобщён с рулём. Матрос в бессильной ярости бухнул кулаком в переборку. Это конец!

Неожиданно палуба мелко задрожала, миноносец тихо и как-то неуверенно двинулся вперёд. Неуправляемый, работая попеременно винтами, рыская то вправо, то влево, «Тревожный», словно слепой, медленно пересекал Золотой Рог. Он приближался к угольной площадке на берегу Чуркина. Там корабль уже ждали: драгуны, рассыпавшиеся по береговой полосе, одни спешившись, другие с лошадей, вели по мятежному миноносцу беглый ружейный огонь. «Грозовой» и «Беспощадный», оставшиеся верными правительству, поворачивали стволы пока молчаливых орудий по ходу «Тревожного». Вдруг от носовой пушки «Грозового» отлетело кудрявое игривое облачко, спустя мгновение громыхнуло, и Починкин видел, как впереди справа вздыбился водяной столб. Миноносец словно споткнулся, зарывшись острым щучьим носом в волну.

На «Тревожном» этого словно ждали: с криками «Полундра!», «Спасайся, робя!», на ходу скидывая бушлаты и крестясь, матросы стали прыгать в воду.

— Стой! Куда! — загремел Степан, бросаясь к трапу. Он съехал по нему, как это делают моряки по боевой тревоге – скользя ладонями по поручням, не касаясь ногами балясин. — Назад, говорю! К орудиям!