Буревестники

Но артиллеристы не остались в одиночестве. Первым их поддержал 32-й Восточно-Сибирский полк. Его командир, выполняя приказ коменданта крепости, пытался поднять солдат «в ружьё». Но полк, за исключением двух рот, принимавших участие в расстреле демонстрации, отказался выполнять приказы командира и, вооружившись, отправился к крепостной гауптвахте освобождать арестованных. В пути отряд пополнялся солдатами других частей и матросами из экипажа, ведомыми Степаном Починкиным.

Над колонной взвился юношеский тенорок:

— Смело, товарищи, в ногу!..

Чей-то озорной голос прервал запевалу:

— Ещё бы не смело: артиллерия-го с нами!

С полуострова Шкота на революционный город дружественно смотрели дула орудии Иннокентьевки.

3

В камере находились двое. Один – дородный вальяжный господин с холёным розовым лицом альбиноса, украшенным белыми усами и бородкой, одетый в тёмно-синюю «тройку», с чёрным галстуком, повязанным поверх стоячего воротничка с отогнутыми уголками, за неудобство прозванного «отцеубийцей», – сидел у стола и со скучающим видом раскладывал пасьянс, с трудом отлепляя от колоды толстые, как оладьи, карты и недовольно при этом морщась. Второй – высокий, худой и сутулый, с длинным бритым лицом, в офицерском френче без погон нервно ходил по тесной камере, изредка останавливаясь под высоким подслеповатым оконцем в решётке.

За пасьянсом сидел доктор Ланковский, председатель союза железнодорожников, известный в области либерал, а бегал из угла в угол в бессильном отчаянье председатель исполкома нижних чинов гарнизона, бывший военный чиновник Владимир Шпур, вчерашним приказом по 2-му артполку уволенный с военной службы. Он никак не мог понять, за что его арестовали, ведь он так был осторожен. А объяснялось все просто: получив сообщение о декабрьском восстании в Москве, власти решили, что даже Шпур зашёл слишком далеко… Железные нервы доктора наконец не выдержали. Швырнув на стол карты, он раздражённо сказал:

— Послушайте, милостивый государь! Вам не надоело мотаться туда-сюда? Сядьте! И перестаньте психовать! С чего это вас так разбирает, ведь вы здесь только третий день, а я неделю и – видите? – абсолютно спокоен…

Шпур послушно и безвольно опустился на табурет.

— Ну что вам могут инкриминировать? — продолжал доктор уже мягче, профессионально вглядываясь в жёлтое, перекошенное лицо соседа с остановившимся бессмысленным взглядом. — Участие в митингах? Так в них участвовали тысячи людей! Руководство восстанием? Так все сколько-нибудь значительные выступления гарнизона проходили без вас, и потом, как известно, вы, господин председатель, призывали к мирной забастовке, а не к активным действиям. Вы же ничего не сделали такого, за что можно было бы… .

— А вы сами много сделали? — внезапно озлобился Шпур.

— Нет, — спокойно ответил Ланковский, — и сюда, как и вы, попал по недоразумению. Потому и не волнуюсь…

Он сказал правду. Ланковский, главный врач Уссурийской железной дороги, либерал и барин, действительно оказался на крепостной гауптвахте по недоразумению. Доктор пользовался определенным авторитетом среди путейцев – правда, не столько среди рабочих, сколько среди служащих – и потому в ноябре прошлого года был избран председателем союза и членом исполкома железнодорожников. Новый титул льстил главврачу дороги, и он усиленно стал подчёркивать свой демократизм: чаще появлялся в депо, здоровался с машинистами и кочегарами за руку (после чего свою опускал в карман и вытирал там о платок), сочувственно выслушивал жалобы рабочих. Ланковский не понимал этих людей и даже побаивался; свою миссию как председателя союза он видел в успокоении железнодорожников, в мирном улаживании конфликтов между рабочими и администрацией. Большей частью ему это удавалось.

В конце ноября на железной дороге началась стачка. Первыми забастовали мастерские станции Кетрицево[10], потом остановились поезда (исключение делалось лишь для эшелонов с бывшими пленными и ранеными). Начальник дороги полковник Кремер и начальник военных перевозок полковник Ельшин вызвали войска, и железнодорожники были силой принуждены вернуться на работу. Своим самодурством и жестокостью Кремер вызывал ненависть забастовщиков, неприязнь либерального исполкома и даже недоумение своих соратников, он стал одиозной фигурой на всей Уссурийской магистрали. Некоторые горячие головы среди рабочих предлагали убрать Кремера ко всем чертям, но в события вмешался Ланковский. Напуганный решимостью железнодорожников, доктор взялся лично нейтрализовать ретивого полковника.

— Не беспокойтесь, господа: я сделаю это тонко! — пообещал он исполнительному комитету. И сделал…

Из заявления д-ра Ланковского в совет Уссурийской ж. д.

«…Наблюдая лично знакомого мне полковника Кремера и принимая во внимание его действия по управлению дороги за последнее время, я пришёл к выводу, что означенный Кремер стал проявлять признаки психического расстройства на почве прогрессивного паралича…»