Буревестники

— Едим, да свой, а ты постой! — буркнул бородатый вахмистр, явно не выказывая желания ни общаться с мужиком, ни тем более его угощать.

— Уха-то из петуха, а петух небось хозяйский? — добродушно улыбнулся Степан и подмигнул.

— А ты что за ревизор выискался? Катись отсель!

— Да я шуткую, братцы! Кушайте себе на здоровье, я только уголёчек вот… прикурить… — Степан присел у костра, закурил, глуша дымом приступ голода, вызванный запахом курятины, и отвернулся.

За спиной он слышал сопенье, чавканье, хруст разгрызаемых куриных костей и недовольный тенорок.

— Мы с тобой, Никишка, юшку сёрбаем, а Петрович одно мясо трескает!

— Жри да помалкивай! — отвечал уверенный в себе и в своем праве на львиную долю бас.

Не успел Починкин докурить цигарку, как котелок был опустошен, и казаки, отрыгиваясь и ковыряя в зубax, потянули из карманов кисеты.

— С фронта, видать, станичники? — продолжал разговор матрос.

— Точно! — кивнул настроенный благодушно после сытного харча вахмистр.

— Куда ж теперича? По домам?

— А вот смутьянов – жидов и скубентов – разгоним, тогда и по куреням можно!

— С японцем, значит, не справились, так на своих решили отыграться? — не выдержал Степан.

— Ты что это… что за речи?! — вскинулся вахмистр.

— Да шуткую я…

— Я смотрю, ты, паря, шутник… Дошуткуешься!

— Что ж, могу и всерьёз. — Степан бросил игран неудавшуюся ему роль, — Что плохого вам сделали солдаты и матросы, на которых вас науськивают? Вся их вина в том, что они голодные, раздетые и бесправные, в том, что борются за правду, за справедливость. И не воевать вам с ними надо, а объединяться, чтобы вместе добиваться земли и свободы! Ведь вы, товарищи казаки, такие же бедняки, как и мы…

— Нашел себе товарищей, рвань капустная! — злобно сказал бородатый, поднимаясь.

— А я не тебе говорю, у тебя на морде написано, что ты мироед! Я – им! — матрос указал на «близнецов» и по их смущённым лицам понял, что попал в точку. — Подумайте, товарищи, против кого идёте! Вам ваши дети не простят, если палачами станете!..

— Нe слухай его, станичники! — взревел вахмистр. — Он, видать, сам из этих… из скубентов! То-то рожа скубленая… Агитатор! Хватай его, робяты, тащи в холодную!

Казаки помешкали секунду-другую, и этого матросу хватило. Он ударил ногой по угасающему костру, обрушив на вахмистра сноп искр и золы, и ринулся вниз, под гору, к железной дороге. «Близнецы», понукаемые обожжённым и ослеплённым начальством, бросились в погоню, но – умышленно или нет – оказались недостаточно проворными.

Степан отдышался только через версту, стоя на задней площадке вагона, который мотался в хвосте поезда, шедшего в город. С досадой думал он о своей неудавшейся миссии. «В казарму надо было пробраться, там народу побольше… Правда, оттуда удрать было бы труднее… Нет, не умеем мы агитировать! Черт его знает, наверное, слова надо какие-то заветные знать, чтобы людей до сердца проняло. У интеллигентов нужно учиться речи говорить, вот кто златоусты…»

Не более успешными были попытки и других агитаторов, многих задержали. Тем не менее Мищенко забеспокоился не на шутку и решил начать контрпропаганду.

Из обращения генерала Мищенко к гражданам и гарнизону Владивостока.

«До меня дошло, что злонамеренные люди распускают слухи, что я еду с намерением жестокой кары виновным. Не верьте этому, солдаты и матросы! Я родился и вырос среди солдат, солдат меня вынянчил, среди солдат же я служу 35 лет офицером… Единственной и главной заботой моей было оберечь солдата, как сына и брата. Так поступлю я и теперь. Верные долгу, честные и раскаявшиеся солдаты будут видеть во мне заступника и ходатая…»

Осада мятежного города шла странно – без выстрелов с обеих сторон. Мищенко подтягивался к Владивостоку, беспрерывно посылая населению и гарнизону «прелестные» письма, в которых уверял всех в своей доброте и любви к солдатам, а также в том, что цель его прибытия – отправка казаков морским путем, так как железная дорога очень загружена. Вот он уже вошёл в Надеждинскую, а его разъезды замаячили перед передовым фортом, расположенным всего в 16 верстах от города. Артиллеристы, у которых руки чесались шарахнуть по казачишкам, позвонили всё же в исполком, доложили обстановку и спросили, как быть…

— Пропустить! – истерически крикнул в трубку Шпур, и батарейцы угрюмо подчинились: «Начальству виднее!»

Эшелоны с казаками один за другим помчались к городу, молчаливо признавшему свое поражение. 26 января первый из них прибыл на станцию Владивосток. Со вторым приехал сам Мищенко.

Он показался в дверях своего вагона в окружении офицеров, адъютантов и личной охраны – рослых казаков-кубанцев в черкесских и мерлушковых папахах. На генерале была каракулевая папаха, расстёгнутая светло-серая шинель с красной подкладкой и широкие мятые брюки с лампасами. Был он невысок, желтолиц, длинноус и, как большинство кавалеристов, кривоног.