Бури

Артём и Люся ждали нас у озера. Я без утайки рассказала ребятам, что за дела творятся в комплексе. Они были теми людьми, что поддерживали на плаву мой подгнивший плот. Доверие, взаимовыручка, забота — всё это скрепляло прочными нитями полотна наших судеб. Я знала, что могу на них положиться, и всегда была готова протянуть им руку помощи.

«Случайных встреч не бывает, — писала в дневнике жившая столетия назад. — У нас под ногами зыбкая почва, сделай шаг — и провалишься в судьбу… Судьба повсюду, и мы можем влиять на нее — хорошими и плохими поступками. Я думаю, она справедлива и закономерна, хотя иногда может показаться, что она чересчур жестока. В моей судьбе никогда не было случайного. И никогда она не отзывалась мне несправедливой болью. Все, что было — результат моих ошибок, все, что будет — результат моих сегодняшних действий и принятых решений. И если я смалодушничала или отступила, струсив — это мне отзовется…»

Около Бури никого не было, и я осторожно подошла к нему. Зверь затаился. Казалось, он готов в любой момент открыть глаза и сделать глубокий вдох. Я начала мысленно с ним разговаривать, зная, что он внимает каждому моему слову. Он чувствовал и впитывал, ему не нужно было видеть или осязать. Я рассказывала ему о своем детстве, о родителях, о Карине и Яне, и о своих снах… О том, как хотела побывать в тех удивительных мирах, что мне грезились. Существовали ли они в действительности, эти миры? Или то были образы моего подсознания?

— Суждено ли? — тихо произнесла я вслух. Рука непроизвольно легла на чешуйчатый корпус, и Бури глубоко и длинно вздохнул, пошевелился. Я услышала, как в дальнем конце ангара кто-то пораженно вскрикнул, но зверь не обратил на это никакого внимания. Он потянулся, как кошка, раскрывая клюв, и покосился на меня через плечо. Я улыбнулась ему широкой радостной улыбкой. Бури плавно развернулся всем телом, задел стеллаж с книгами и тот с грохотом упал на пол. Тяжёлые когти прочертили на полу глубокие борозды. Он склонил большую голову и несколько секунд изучал меня самым пристальным образом. Мысли скользили в его глазах серебряными отблесками. Я стояла, не шевелясь, чтобы ненароком не попасть ему под ноги. Он склонился к моему лицу, и я отважилась погладить его клюв. Конечно, никто и не предполагал, что, оживая, он станет больше походить на беркута, нежели на буревестника. А лапы были львиные, широкие, с когтями, как у хищной птицы.

— Ты поразительный! — сказала я. Он вслушался в мои слова, сощурив фиолетовые глаза, и вдруг пронзительно закричал, подняв кверху клюв. Я чуть не оглохла, зажала уши руками. Зверь потоптался на месте, снова склонил голову. Мне показалось, что он чего-то от меня ждет.

— Бури… — произнесла я.

Гигантское крыло медленно развернулось, затрепетало в метре над полом. Заструились светлые перья и засияли, как рябь на воде. Зрелище было завораживающим. Он сделал это осторожно, и на этот раз ничего не попортил, хотя звук был ужасающим, и стекла задрожали. Зверь легонько толкнул меня в плечо огромной лапой, и я поняла, чего он добивается. Может, нужно было позвать людей, наблюдавших за нами издалека, но я не решилась. В голове возникла мысль: если бы Бури захотел, он бы позвал их сам. Не мне решать об этом.

Я начала медленно взбираться по крылу, и он помогал мне, перестраивая чешуйки, словно лестницу. Они шевелились под пальцами, щекотали ладони, вздрагивали и искрились, как новогодние гирлянды… Бури мог менять форму, и очертания, и структуру — то он был игольчатый, то зубчатый, то ребристый. А потом растекался, или превращал свою кожу в крокодилью, или создавал замысловатую рыбью чешую, но чаще оставался птице-львом, с короткой шерсткой на лапах и красивыми резными перьями на всем остальном теле. Уже устраиваясь на его спине, я подумала, что ему просто хочется ощущать меня ближе, и никак не ожидала того, что произошло дальше… Бури решил размяться! Он встал во весь рост (высота ангара ему это позволяла), гордо выпрямился, и я услышала молчаливый призыв держаться изо всех сил. Я вцепилась в ближайшее перо холодными от волнения пальцами, и зверь понесся к выходу. Меня мотало в моей импровизированной люльке меж двух вздыбленных перьев, иногда я подлетала на полметра вверх, едва не выпадая наружу, а в голове сидело только одно: лишь бы он никого не зашиб.