Буря

Было около двенадцати часов ночи. Легкий туман или облака протянулись над мхами, и низко опустившееся солнце было красным и удлиненным, как яйцо. Оно светило и не грело. Ветерок становился прохладным. Теперь он приносил с собой только едкий запах стоячей воды — запах дальних болот. Перед тем как зайти в палатку, я ещё постоял у входа. Мхи посинели и потемнели. Тень от противоположного берега лежала теперь на всю ширину озера, и вода в нём была совсем черная. Рыба не плескалась, всё точно замерло под этим чужим, длинным, холодным солнцем. Только какой-то одинокий шмель кружился ещё вокруг желтых цветов возле нашей стоянки. Вскоре его слабенькое жужжание затихло.

Иван Сергеич наотрез отказался ночевать в палатке, он предпочитал мох и открытое небо. Он улегся на мху и завернулся с головой в кусок старого одеяла. Некоторое время изо всех дыр этой рваной тряпки ещё валил трубочный дым, и, когда он рассеялся в воздухе, сразу же стал слышен тоненький храп. Иван Сергеич уснул. Мы вошли с Лизой в палатку.

Она приготовила себе постель по одну сторону от входа, мне по другую. У неё было вместо одеяла осеннее пальтецо до колен, у меня бушлат, и я подумал, что ночью будет прохладно. Мы легли, плотно задернув полотнище у входа, чтобы не налетела мошкара.

— Спокойной ночи, — сказала Лиза.

— Спокойной ночи.

Стены палатки слабо просвечивали на солнце. Не темнота, а густые красные сумерки были внутри. Я не люблю такого света. При таком свете трудно уснуть. Я видел Лизу. Она лежала ко мне спиной, поджав ноги чуть ли не к подбородку. Пальто её было слишком коротко, чтобы она могла им накрыться во весь рост.

— Вам неудобно?

— Нет, хорошо. Только всё никак не могу завернуться с головой и с ногами.

— Дайте я укрою, — сказал я, вставая.

Я укрыл её ноги и подвернул пальто под травяную подстилку. У неё на колене порвался чулок, — если ночью колено откроется, мошкара закусает. Я вернулся на свое место и лег.

Эти красные сумерки были невыносимы. С полночи солнце поползет вверх, в палатке станет ещё светлей. Я повернулся лицом к брезентовой стенке. Хорошо, что мошкары налетело немного: если бы налетела мошкара, нечего бы и думать о том, чтобы уснуть. Я лежал и прислушивался, как они гудят там за полотнищем — комары и целые полчища этой ядовитой мошки. Воздух вокруг палатки точно звенел тихонько-тихонько, — мне показалось сначала, что это у меня в ушах так звенит.

Лиза тоже не спала. Я всё слышал. Два раза она повернулась с боку на бок, её колено с порванным чулком, наверное, опять открылось.

Потом я лежал на спине и слушал какие-то странные звуки, точно далеко в тундре шел обоз и пронзительно вразнобой поскрипывали колеса. Они скрипели всё ближе и ближе, потом скрип удалялся, затихал совсем, и на смену ему приходил новый. Один раз он был особенно резок и сопровождался каким-то гулким свистом, — казалось, страшной силы ветер шел стороной, минуя нашу палатку.

Я услышал шопот:

— Как близко! Они над нами летят.

— Это гуси летят?

— Да, дикие гуси…

Свист и поскрипывание перешли в оглушительный гогот: стая опустилась где-то совсем рядом, — должно быть, на озере. Сразу стало очень тихо.

— Сна ни в одном глазу, — сказала Лиза. Она приподнялась и головой прислонилась к брезенту. — Вы обещали мне рассказать о том, что с вами было. Можете сейчас рассказать?

— Это длинная история, — сказал я. — Ночь может пройти, Лиза.

— Ну и пусть.

Я сел и стал рассказывать, — всё, всё, как было. О моем разгуле в мороз и вьюгу, о пьяном старом бандите, который пил одеколон и закусывал сырой рыбой, о том, как я удирал от милиции и как три дня спустя меня било море, о птичьем базаре и о глазах, светившихся в расселине, о моих оправдавшихся подозрениях, о Шкебине, который приставил мне к горлу шкерочный нож, о первом шквале в страшное утро двадцать четвертого апреля, о голосе в наушниках радиотелефона, который просил нас о помощи, а мы ничем не могли помочь и всё-таки пошли на помощь, об ударе о риф и о бесконечных часах в кубрике, когда судно уже ушло под воду кормой, о том, как я в последний раз увидел с палубы черные острова Старовер и Ведьма и как в следующий момент меня обожгла ледяная вода и оглушило падение. Я рассказал, наконец, о том, как несколько недель назад на берегу были подобраны обломки шлюпки с нашего судна и кости двух моряков, обглоданные песцами. Да, уж не такого конца желал бы я этим людям.

В рассказе всё оказалось короче, чём я думал. Лиза не перебивала меня ни разу, она только спросила, почему, когда меня уже перенесли с бота на берег, я был весь в крови и с рассеченным лбом и как узнали, что скелеты в песке — это именно те два механика, а не кто-нибудь другой.

— А часики-то, часики-то? — сказал я. — Кроме того, была найдена шлюпка…

Она кивнула головой и после этого долго смотрела в угол, подперев подбородок переплетенными пальцами, по привычке, знакомой мне ещё с поезда. Она точно обдумывала всё, что я ей сказал. Потом легла и по самые уши натянула свое пальто.