Буря

— Какие все туманные словечки! Высшие силы — ну да — у них в руках молнии, они вон снежинки склеивают; но, ведь, и собаки, когда на хозяев своих глядят — тоже много чудесного, непонятного видят. У этих «высших» просто извилин еще больше, чем у нас. Ну — у них то, конечно, какие-нибудь световые или теневые извилины — но суть то одна — просто различные состояния вещества, сознания, но все это легко объяснимо, и нечего здесь благоговеть — быть может, пока и не понятно это самое состояние вещества, а вот, через несколько тысяч лет и сами молниями будут управлять, ну и что ж — все это сцепления частичек, в конце концов… Хорошо — гармоничное сцепление частичек, но всему конец настанет!.. Как и ты: сейчас вот идешь, а через несколько минут не станет тебя, и все, о чем ты говорил; все о чем ты думал, все что знал ничего не значащим станет. Понимаешь, как страшна смерть: все, что ты бы еще мог совершить, ты, уже совершить не сможешь!.. И мене страшно — слышишь, Гэллиос — мне страшно сейчас, и никакие твои уверения, о грядущей гармонии не помогут!.. Нет и нет!..

Вэллиат закашлялся и все никак не мог остановиться: кашель этот вылетал из него беспрерывными, захлебывающимися волнами — в глазах его темнело, и вот он, отчаянным, сильным движеньем перехватил старца за руку, притянул к своими почерневшему лицу и все пытался что-то выговорить, однако — не давал кашель, и глаза его потемнели от ужаса, из них выступили слезы, и через кашель этот с трудом можно было разобрать слова:

— …Страшно… страшно…

Гэллиос быстро огляделся, и отметив, что ничего в окружающем не изменилось, проговорил:

— …Остается только надеяться…

* * *

Как уже и было сказано, Вэллас, оставив старца и Гвара, не успел пробежать и сотни шагов, как выбился из сил и повалился от снегового удара. Потом он, напрягая мускулы, попытался подняться, но почувствовал на себе уже значительную снежную тяжесть. Без движенья пролежал он несколько минут, и тогда вновь услышал зовущий его голос. Тут он, все-таки, вырвался, и пополз, ведя в темно-сером мареве, перед собою расплывчатый облик Маргариты.

Вот проступило из снежного кружева крыльцо, вот и пролом, в который продолжало всасываться снежное крошево — Вэллас и не обращал внимания сколь это место уже не похоже на создание рук человеческих — охваченный чувством молодецкой влюбленности, рвался он, к своей Маргарите. На ступенях он попытался подняться, однако был слишком слаб, и пришлось ему карабкаться, цепляясь за них обеими руками — вот уже и пролом: хрипит, визжит прямо перед ним. Там, у самой этой грани, послышался ему зовущий голос — точно пение нежной, хрустальными брызгами прорвалось через ревущие стены, обернулся — увидел, что, среди темно-серого марево проявляется некое радужное, ласкающее взгляд свеченье.

Вэллас усмехнулся — зло, с надрывом; а затем — прохрипел:

— А! Остановить хотите! Да знаю я уж все эти ваши штучки: сначала будете петь про всякие радуги, ручейки, весны, соловьев; потом какая-нибудь блеклая девица сойдет, ручку мне подаст, улыбнется нежно и участливо! Ха-ха! Убирайтесь откуда пришли! Не остановить вам Вэлласа! Да и что я вам, право, сдался?!..

Он все еще ухмылялся, но глаза его так и жгли гневом, и лицо исказилось — хотя, этого уж не было заметно, так как все лицо его оставалось черным, сожженным. Вот он повернулся, и несколькими сильными рывками достиг пролома. Там, уже в проломе, снежная круговерть подхватила его, понесла вперед, и он чувствовал себя снежинкой беспомощной, но отнюдь и не боялся этого — главное, что несло его вперед, к Маргарите.

И вот он в зале, которая еще больше преобразилась, с тех пор, как вынесли его отсюда Гэллиос и Гвар. Удачно сравнил Гэллиос принесенное из бездны с сорняком — оно разрасталось, набирало сил, все больше преображало окружающее.

Теперь все пребывало в некоем движенье. Стоило сосредоточить на чем-то зрение, и предмет этот застывал; однако, все те предметы, которые находились где-то по бокам — все передвигались, гнулись в уродливые формы, прыгали, летали, перетекали с место на место. Вообще было огромное количество непроницаемо темных углов — вся зала была этими углами изломана, в каждом из этих углов таился кто-то, везде чудились проходы; временами наплывала совершенно непереносимая вонь гниения, сразу же вслед за нею — благоуханные ароматы.