Буря

— Но она же не в чем не виновата! Я это чувствую! — вскрикнула Аргония.

— На все воля нашего государя. Он приказал казнить, а, значит — так оно и будет.

— А, где мне найти, этого вашего государя?

— Да вон же город стоит — мы и идем туда!

Аргония взглянула, и только удивилась, как это она раньше могла не увидеть темные стены, которые вздымались на некотором расстоянии, на холме; туда же вела и дорога, которую она так же, до этого не приметила. Не говоря больше ни слова, Аргония устремилась к городу, и в одно мгновенье оказалась перед стенами, которые, оказывается, полностью были вылиты из чугуна. Ворота стояли раскрытыми, а стражниками были, двое, с ног до головы закованных в черную броню рыцаря — даже и лиц их не было видно за забралами. Но вот остались позади эти охранники, вот улицы — и все там было железным и угрюмым, ни одного живого цвета, ни одного дерева; даже и сияние небес делалось каким-то мертвенным, выжатым — лучше бы его и вовсе не было. Навстречу ей попадались фигуры, но они были такими унылыми: напоминали скорее призраков, нежели живых людей — и позабыла уже Аргония, про все то, что видела недавно — казалось, будто это поздняя осень, и весь мир мертв.

Вот и железная площадь, над которой возвышался мрачный, уродливый дворец — острые, вылиты из черного железа шпили впивались в небо; скорее — это был не дворец, а какое-то орудие пытки. В центре же площади возвышался отвратительный помост, с орудиями пытки, и там уже прохаживались палачи — гудела толпа, но — это было сборище призраков, которые, под действием воздушных токов, перемешивались, растворялись и вновь появлялись в воздухе — безвольные, ничего не значащие…

Аргония еще издали увидела Его, и, разрывая призраков, устремилась. Вот Он уже возвышается над нею: высоченный, весь в черным. Лик Его показался Аргонии отвратительным: покрытый паутинчатой сетью мелких морщин, до дрожи напряженный, бледный, как у мертвеца — а волосы были седыми, а в глазах какие-то иглы раскаленные впивались. С неприязнью, вглядываясь прямо в его лик, громко выкрикнула она:

— Вы должны освободить белку! Она ни в чем не повинно, и все это бред!

— Она смела грозить Мне, и ее ждут мученья. — голос был леденящий и тяжелый, казалось — он никогда ничего не знала кроме злобы да мрака. — Ежели ты сейчас же не отступишь то и тебя ждут мученья. — и он кивнул на отвратительный помост.

Не страх, но только еще большую неприязнь испытала Аргония — теперь это уже ненависть была; и все окружающее еще более мрачным стало — еще сгустились цвета темными, и даже скрежет ржавого железа раздался: она вспомнила слезы той белки, вспомнила, как пинали ее, и вот бросилась на этого «властителя» — хотела его повалить на мостовую, но ничего у нее не получилось, так как он сам перехватил ее за шею, легко в воздух поднял, стал сжимать, пристально вглядываясь горячим своим «игольчатым» взором, в нее — ничего не говорил, у нее же темнело в глазах, вот затрещало что-то в шее. Воительница захрипела:

— Ненавижу! Ненавижу вас, мерзавцы, кем бы вы ни были! Вы только и можете, что гадить своими уродствами! Так будьте же вы прокляты!.. И тебя я больше всех ненавижу — не знаю за что, но ты мне отвратителен! Ты самая гнусная тварь, какую я только встречала! Ненавижу, презираю тебя!..

И весь этот мир недавно еще прекрасный и цветущий, преобразился еще более — уродливый дворец разросся, усилился ржавый скрип, а в воздухе появилась какая-то дымка, от которой жгло кожу, слепли глаза, от который рвался кашель.

— Все это ваше!.. Ненавижу!.. Ну — давай, ломай шею — ведь ни на что более ты и не способен!..

— Способен! И на большее способен! Я на то, чтобы мать родную убить, и лучшего друга — на все я способен!.. Уж я такая мразь, что убить какую-то там беззащитную девушку для меня должно быть пустячком!..

Если бы он сжал ладонь еще хоть немного больше — шея Аргонии переломилась, но он выпустил ее, и она повалилась на колени, закашлялась, он же хрипел:

— Да, да — ты слишком ничтожная сошка, чтобы я на тебя тратился! Нет — мне бы побольше какое-нибудь преступленье!..

От его хриплого, мукой наполненного голоса, от скрипа, Аргония на некоторое время оглохла — но теперь, к злобе ее еще и жалость примешалась: ведь чувствовала она, как он страдает. Все закружилось, завертелось, и почувствовала она, будто некая сила подхватывает ее, несет куда-то. Она же закричала:

— Только белку не трогайте! Отпустите ее, слышите вы!..

Некий тяжелый вихрь, уносил ее прочь, и в то же время, она еще удерживалась на месте, и с превеликим трудом ей удалось поднять голову; увидела она, что этот мрачный великан по прежнему над нею возвышается, что паутина морщинок на его лице еще углубилась, а по щекам катятся сияющие слезы — этот напряженный лик подрагивал, и она, раз взглянув, уже не могла оторваться, и ведь понимала, что он переживает муку не меньшую, чем ожидали ту белку. И выкрикнула она то, что на сердце было:

— Как же вы страдаете!