Буря

Много еще шептала Аргония, но Альфонсо по прежнему ее не слушал — воспринимал как стороннюю помеху, как одну из этих многочисленных, непонятно зачем окружавших его теней. Он еще несколько раз порывался подняться на ноги, еще несколько раз звал Угрюма, однако — черного коня нигде поблизости не было видно. Прибежал верный Гвар — этот огромный огнистый пес, потомок псов привезенных в Нуменор из Валинора ткнулся было мокрым своим носом в раскаленную щеку страдальца, но тот только отмахнулся раздраженно, проскрежетал ругательства, и тут же вновь погрузился в свое горе. Пес поджал хвост, отступил на несколько шагов, но не уходил совсем. Болезненное оцепененье продолжалось, до тех пор, пока адмирал Рэрос, повязки с лица которого были сорваны одним из бесов, и который зиял теперь своими ужасающими черными глазницами — не подошел к своему сыну (а он все эти часы простоял подобный безмерно напряженной статуе, в нескольких шагах от него) — пал перед ним на колени, и перехватив своими широкими, морщинистыми ладонями за плечи, сильно обнял его, и захрипел:

— Ну что? Понимаешь теперь?!.. Вот то-то и вижу, что понимаешь — вот оно страдание, когда любимого человека потеряешь! Такое уж страдание, что и пустыми все эти разговоры о вечной жизни, о грядущей встречи кажутся. А вот что, ежели и нет никакой грядущей встречи?!.. Терзаешься, бьешься, весь мир перевернуть хочешь, лишь бы вернуть ЕЕ, единственную, любимую. Но нет, нет — все тщетно! Тщетно! Понимаешь ли теперь мою боль?!..

И эти то вопли надрывные подействовали на Альфонсо, вскинул он голову, и смотря в эти черные глазницы, проговорил тяжелым, страдальческим голосом:

— Прости! Теперь то прости!

— Прощаю! Прощаю, сынок… — прошептал адмирал, и стал притягивать к себе сына, чтобы обнять за голову, в лоб поцеловать.

Уже долгое время, медленно, ожесточенно, без единого слова, и с завидным упорством пробирались к этому месту Вэллиат и Маэглин, тащили держа подмышками истощенного, слабо стонущего Вэлласа. Все одежда его была пропитана грязью смешанной с кровью, одежка на груди была разодрана и виден был широкий, с грязевыми каемками шрам, который тянулся от самой шеи и до низа живота — и, хотя он теперь сросся — Вэллас чувствовал такую боль и такую смертную слабость, словно грудь его действительно была распорот. То, как он командовал армиями бесов, представлялось ему кошмаром, однако же и теперь, время от времени находили на него приступы; когда все затемнялось, и чувствовал он жалкую, испуганную толпу дробящуюся об каменный кряж, чувствовал их боль, и сам тогда начинал кричать…

И вот, в те мгновенья, когда они ступили в круг, и хотели уж окрикнуть Альфонсо, вытягивающийся через небо черный шрам вдруг стремительно стал приближаться, разрастаться, видно было, как тьма клокочет, слышен был треск, грохот, вопли перекатывались многотысячным хором. Еще несколько мгновений назад, все было залито свежей кровью рассвета — теперь разом стало и мрачно, и черно. Вокруг эльфов поднялось было сияние, но тут же и сбилось, вжалось в их тела. Стало так сумрачно, что и в десяти шагах все уже расплывалось. По рядам людей и эльфов прокатился рокот- и он все возрастал, возрастал — они оглядывались; напряженные, выжидали какого-то нового нападения.

Но вот, в одном месте тьма сгустилась особенно плотно, и встала непроницаемой колонной, из глубин которой, впрочем, тут же проступил серебристо-звездный свет, и, окутав темные грани облагородил их, преобразил в милые девичьи черты — в двух шагах от страдающего Келебримбера стояла дочь его Лэния, и говорила тем нежным напевным языком, в котором даже хорошо знавшие ее, признали голос дочери государя.

— Что же ты убиваешься так, батюшка? Только подними голову и увидь — это я, дочь твоя. Жива я, и жду, чтобы вызволил ты меня… — когда Келебримбер вскинул на нее страшно вытянутое, до дрожи напряженное лицо, то с мягкой улыбкой продолжала. — …Как же ты, мог поверить, что я мертва; да еще от твоей руки погибла?! Батюшка, батюшка — да разве же может быть такое?!..

Она еще что-то говорила — что-то такое же упоительно нежное, успокаивающая, и уверяющее Келебримбера, что она жива, но только находится в плену, на севере, и только нужна его помощь. Потом она, тихо улыбаясь, испуская волны звездного света, склонилась над ним, и осторожно в лоб поцеловала — тогда Келебримбер вскрикнул, как кричат умирающий, в последнее свое мгновенье, вытянул, пытаясь ее удержать руки — но они свободно прошли через призрачное веретено, а сам призрак отхлынул в сторону, и не сказав больше ни слова, стремительно скрылся на западе. Все бы это ничего, и не помешало бы единению Альфонсо и Рэроса, но, когда перед этим хлынула тьма, Аргония, решив, что — это новая напасть, бросилась, повалила Альфонсо, заслонила его грудью… Она склонилась над ним, и шептала:

— Еще одно стихотворенье. Одно из немногих, которые я уже Там сложила. Конечно — я бы даже и не знала, что такое стихи, если бы не нянюшка моя — про нянюшку я тебе потом расскажу, а ты сонет выслушай: