Буря

— Ну что же — вот всему свершенье
И окончание всему,
Отныне в боли, горькое старенье,
Метанье в призрачном дыму.

Отныне вздохи, стоны, песни

С тоскою безысходной зазвучат,
Души безрадостные в этом мраке сени,
Без смысла сотни строчек породят.

Кружится в облаке бездонном,

Без радости, без света, без зори,
И воплем безысходно-беспризорном
Зачем-то там молить: «Любовь, гори!..»

Да — конечно и Вы, как и я, увидели, сколь похожи были чувства Маэглина и Робина. Именно в любви, именно в страдании очень они похожи были. Каждый из них безумно стонал, каждый из них страстно жаждал вырваться к своему счастью — и чувствовал, до стона, до мучительного жжения чувствовал, что не вырваться…

Рэнис еще надавливал на него сверху, еще вжимал в эту леденящую кровавую грязь; у него то в глазах темно было от гнева, он и не понимал, что окружающий их мир исказился. Робин пытался вырваться, или хоть что-то выкрикнуть; да, как только раскрыл рот, набилась туда грязь, закашлялся он. А Рэнис хрипел бешено:

— Да кто ты такой?! Да как ты смеешь счастью то моему мешать?!..

Вот он ударил Робина, и, думая, что теперь то все кончено и никто долгожданной его свободе помешать не посмеет, развернулся… но Вероники уже не было поблизости. Все время, пока два брата боролись в грязи, тот мрак, что закручивался вокруг них, издавал болезненный, пронзительный хохот — и злоба там была, и мука — какие-то чувственные то гневные, то жалостливые слова вздымались из этого кружения, однако не складывались во фразы. И вот, этот темный вихрь надвинулся, незримыми путами скрутил двух братьев, и понес их в разные стороны.

Робин чувствовал, что леденящий ток стремительно несет его куда-то, словно былинку мотает из стороны в сторону — даже проносились какие-то блеклые тени, однако, что это за тени, он так и не мог различить. Его еще быстрее закрутило в воздухе, так дернуло, что он едва не разорвался, но тут же эта стонущая, страдающая вместе с ним сила, выпустила его, и Робин полетел вниз. Падение не было долгим — он сильно ударился о снежный пласт, стремительно покатился вниз. Еще один удар — хрустнули кости, но он не почувствовал боли — боль, все иные чувства теснящая, итак его жгла, перекручивала все это время. И он уже был на ногах, оглядывался.

Да — там уже было, что оглядывать. Его вынесло за пределы расплывчатого, жуткого мира, пронесло на к Серым горам, и там метнуло на стену оврага — где-то над головой вздымалась к ущельям дорога, где-то поблизости выли волки, но на этот вой Робин не обращал внимания. Он ухватился за вмерзшее в землю бревно на середине этого склона; над ним дерева обмороженные, голые и темные с мукой растягивали свои костлявые ветви, там даже было довольно густое переплетенье этих ветвей, и так пронзительно голосили, перелетая с места на места вороны. А Робин смотрел перед собою — там, над долиной, словно расплывчатый темно-серый, многоверстный слизень, расползлось, приникло к земле непроницаемое облако; оно вздымалось куда-то ввысь — казалось — и небо пронзало; воздух между этим облаком и Робиным был почти темным, наполненный стремительным ветром, в котором неслись стремительный полчища острых, крупных снежинок. И опять создавалось впечатление, что все подгоняет исполинское, судорожно бьющееся сердце: снежинки неслись прерывистыми рывками — даже и оглушительные вопли воронов, над головой Робина, возрастали и опадали словно валы. Также, вместе с армиями снежинок летящими из того призрачного, жуткого — летели все новые вороны: могучие порывы ветра стремительно закручивали этих птиц, метали их из стороны в сторону, но они боролись — они падали на ветви, и кричали там пронзительно, с болью.

— Так неужто она там?! В этой преисподней?!.. — выкрикнул юноша, но не в силах был в это поверить.

Вот он, стремительно озираясь, вскочил на ноги: но нет-нет — конечно же он был один! О как же сильно, каким могучим хором закричали тогда вороны! Все иные звуки: даже и вой ветра, даже и тот низкий, зловещий рокот, составленный из тысяч и тысяч мученических голосов, который вырывался из призрачной тучи — даже и он потонул в этом мучительном вороньем крики. А Робин, в беспрерывной своей тоске, поднял руки к этому темному небу, и зашептал, и захрипел, чувствуя, как снежные армии вгрызаются в его истерзанный лик: