Буря страсти

Джейми давно привык к резким отповедям приятеля, поэтому не обиделся. — А Рейф? Он любил долго и страстно.

— А что Рейф? — произнес Квинлан так тихо, что Джейми едва услышал его.

Оба погрузились в невеселые раздумья. Спустя несколько секунд Джейми облизал губы.

— Перо, ты уже покончил с этим?

Лицо Квинлана исказилось от гнева, хотя его гнев был направлен вовсе не на Джейми — на самого себя. Он десятки раз собирался повидать вдову Рейфа. Если бы он не написал то письмо, то сейчас не оказался бы в столь сложном положении. Он откладывал поездку только из трусости.

— Не покончил, но ты подтолкнул меня. Делать нечего, — угрюмо произнес он, — я дал слово. Выеду завтра же утром.

— Я поеду с тобой.

Квинлан с подозрением взглянул на приятеля. Хокаден редко допускал, чтобы посторонние дела отвлекали его от важных для него проблем.

— Не предполагал, что ты согласишься покинуть Лондон теперь, когда так близок к своей истинной любви.

— И я тоже, — честно признался Джейми. — Знаешь, ведь не ты один слышал последнюю просьбу Рейфа. Обещание, данное другу, так же нерушимо, как клятва.

Квинлан колебался всего секунду. Пусть в душе Джейми и денди, но у него доброе сердце. Разве можно найти лучшего помощника в этом неблагодарном деле, чем еще один боевой товарищ Рейфа?

— Договорились.

Джейми встал.

— Можно я зайду за тобой вечером?

— Нет. — Квинлан обнял его за плечи и подтолкнул к двери. — У меня есть кое-какие планы. Встретимся там.

— Не опоздай. Хотя сейчас модно немного опаздывать. — Джейми кивнул. — Обставь свое появление поэффектнее. Нужно, чтобы все тебя заметили.

— Мне не требуется лекция по поведению в обществе, — осадил его Квинлан и, открыв дверь, беззастенчиво вытолкнул приятеля в коридор. — До вечера.

Глава 10

Ночь была душной, но не жаркой. Серый от копоти туман обвивал словно щупальцами деревья и фонарные столбы. Двухколесные кебы уныло катили по улицам. Стук лошадиных подков эхом отдавался в мутной дымке и звучал то обманчиво далеко, то угрожающе близко.

Квинлан задул горевший в экипаже бронзовый фонарь, дабы его не узнали ночные пешеходы. По той же причине он взял наемный экипаж, хотя путешествовать в собственной карете было бы значительно удобнее и приятнее. Герб на дверце, одетые в ливреи лакеи и кучер, лошади с плюмажем, блеск начищенной меди, перезвон серебряных колокольчиков — эти атрибуты экипажа знатного лица оповестили бы всю улицу о том, кто проезжает мимо. А ему меньше всего хотелось, чтобы весть о его появлении в свете достигла ушей Лонгстрита.

Вчера, когда он принес режиссеру наброски своей последней пьесы, тот не только не пригласил его в контору, но и загородил спиной дверь, пробормотав что-то о важном посетителе. Утром Лонгстрит прислал отказ, в котором назвал новую идею Квинлана сентиментальной, мелодраматичной и абсолютно неприемлемой. Как следовало из письма, его талант не предназначен для подобных полетов фантазии. Квинлану советовалось очистить разум от подобных причуд славы и предлагалось покинуть Лондон и обхаживать свою музу где-нибудь в деревне… за границей… хотя бы в течение полугода!

Квинлан тихо чертыхнулся. Письмо вызвало у него подозрения: Лонгстрит что-то от него скрывает!

— Проклятие, да в этом нет никаких сомнений! — пробурчал он.

Вопрос только — что? Квинлан намеревался выяснить это сегодня же.

Мысль о засаде взбудоражила его, кровь быстрее побежала по венам. Уголки его рта приподнялись. Приятное ощущение. Он снова чувствует себя полным жизни.

В течение двух месяцев, прошедших после Ватерлоо, он пребывал в меланхолии. Тоска и скука подавляли творческие порывы. Он плохо спал, ему приходилось делать над собой усилие, чтобы встать с постели. Потери союзников в бою на бельгийском поле уже стали историей. Почти двадцать две тысячи убитых и раненых. Но оставшиеся в живых участники сражения вели счет собственным болезненным потерям.

После большинства сражений офицеры обращались к солдатам с вопросом: «Кто погиб?» После Ватерлоо они боязливо спрашивали: «Кто выжил?»

Квинлан заерзал на сиденье. Ответ прост: он выжил, а два его лучших друга погибли.

Он решил не ждать, когда проклятые воспоминания, как это часто случалось, превратятся в кошмар наяву, и по собственной воле вызвал в сознании картины того страшного дня.

Жаркий бой на крестьянских полях неподалеку от бельгийской деревушки Ватерлоо шел уже несколько часов. Позже будет сказано, что верховное командование обеих сторон, расположившись на возвышенностях, воспринимало сражение как классическую партию двух гениальных стратегов. Но те, кто был в гуще боя, видели все в другом свете. Черный дым от пушек и мушкетов смешивался с дыханием лошадей и тысяч людей, застилая небо. В страшной пелене тумана трудно было разобрать, где друг, а где враг.