Буря в полдень

Утро тихое и безмятежное. Только изредка на горизонте ухнет снаряд, затрещит автомат. И мы идем по дорожке, проложенной в глубоком снегу, туда, где вдалеке темнеет последняя наша деревня. Я еще не знаю, что сегодня мне суждено пережить самый напряженный день в моей жизни и увидеть войну вблизи. В этот серебряный час зимнего утра я не знаю, что окажусь на волосок от смерти и пойму глубокую истину, — кажется, высказанную Достоевским, — что страшна не сама смерть, а мысль о ней. Вблизи все кажется очень заурядным, — даже геройство, которое нас так изумляет, часто оказывается просто делом крепких нервов и пониманием того, что война, хоть и очень кровавая, грязная и страшная, — неизбежна. Вся наша жизнь, свобода, счастье, радость семейств, будущее детей, судьба культуры оказались в опасности. И геройство, которое проявляют наши люди, порождено любовью к Родине — к ее полям, лесам, рекам, близким и далеким людям, которых объединила в одну семью общая опасность. Геройство порождает любовь к родному языку, к своим обычаям, к небу отчизны, сверкающему летней голубизной и затянутому осенними тучами. Его порождает желание как можно быстрей покончить с войной, тяжелой, как болезнь, победить врага, который занес над нашей Родиной меч. Его порождает отвага, унаследованная от наших предков, которая вела древних литовцев на бой с врагами в победоносных сражениях под Дурбе, Сауле и Грюнвальдом.

Мы идем по заснеженной дороге на запад. На дороге валяются погнутые немецкие шлемы, неразорвавшиеся снаряды, стоят разбитые танки и сгоревшие машины — следы недавних боев. Фашистам пришлось отступать, они окопались на новом месте, пока наши бойцы не выкурят их и оттуда.

Так начинался день, похожий на все остальные. Но это был один из тех дней, которые человек не забывает никогда. В такой день каждый многое переосмысливает, переоценивает и передумывает. И все это остается в душе, словно драгоценность, потому что самое драгоценное в жизни мы получаем с трудом — в мучениях и горе.

Я проверил, при мне ли мои записная книжка и карандаш. Это же мои орудия труда. Все было на месте. Я был в белом полушубке, мой спутник — без винтовки. Видно, фашисты нас заметили и поняли, что мы не рядовые бойцы. Из деревни справа раздались выстрелы, и пули с шипением шлепались в нескольких метрах от нас. Казалось непостижимым, что какая-то из них могла задеть нас. Смерть как-то не вязалась с таким прекрасным, светлым зимним днем. Мы приближались к передовой, все ближе к фашистам. Пули вжикали мимо, вонзались в снег то ближе, то дальше, а там, метрах в двухстах, рядом с деревней, мы увидели сложенные из снега домики, в которых помещались наши орудия. Деревня за ними казалась словно вымершей в ослепительном свете дня.

ПОД МИНОМЕТНЫМ И АРТИЛЛЕРИЙСКИМ ОГНЕМ

Мы подошли к орудиям. Бойцы, сидя на снарядных ящиках, делились табаком.

— Здравствуйте, товарищи! — здороваемся мы.

Бойцы встают и рапортуют.

— Как дела?

— Неплохо. Славно поработали…

Мы знаем, что во время недавних боев наши артиллеристы действовали отлично. Они накрыли немало огневых точек врага, били по блиндажам, и солдаты рассказывали, что было видно, как вместе с мерзлой землей в воздух взлетают фрицы…

— Может, попробуете пустить снаряд по врагу? — предлагает командир расчета.

— Но ведь врага не видно…

— Орудие установлено на цель. С закрытой позиции… Попытайте счастья.

Артиллеристы проворно отправляют снаряд в дуло. Все готово. Мощный удар сотрясает воздух. Орудие откатывается. Проходит несколько секунд, в соседней деревне слышен новый грохот — это разорвался снаряд, посланный нами.

Корректировщик докладывает по телефону, что снаряд попал в цель.

Мы в деревне, в типичной русской деревне: посреди улица, а по обеим сторонам на добрый километр протянулись дома. В конце деревни расположилась наша артиллерия, а там, неподалеку, окопались враги. Избы деревянные и каменные, почти все повреждены вражескими снарядами: у одной снесен угол, у другой в стене зияет дыра, третья стоит без крыши. По улице ходят наши солдаты, ползут сани — одни привезли боеприпасы и провиант, другие возвращаются обратно. Светит солнце, и кажется, что скоро весна. Под крышами изб тают длинные сосульки, капают прозрачные капли, а ветви деревьев еще искрятся ночной изморозью. И как-то непривычно тихо в этой деревне, — только изредка скрипнет санный полоз и послышится цокот копыт по льду. Иногда услышишь разговор проходящих бойцов, и снова все стихает.

Вдруг мы слышим странный вой. Это не звук летящего снаряда. Короткий глухой свист словно разрывает воздух на куски, резко приближается, и потом взрыв — коварный, напоминающий лай злого пса. Это мина, посланная из соседней деревни фашистами.

Я смотрю на своего товарища. Он серьезен и подтянут, но страха не видно. Через несколько секунд новый визг и опять лай злого пса — где-то близко.

— Вот гады, видишь, начали минами угощать, — говорит товарищ.