Буря в полдень

Возвращаться в свою квартиру — без окон, без воды, без электричества и без телефона — было незачем. Мы с Элизой сидели на полу и тихо разговаривали. У нас не было никаких планов, мы не знали, что будем делать даже сегодня, когда рассветет. Кругом царила непривычная тишина. Изредка по тротуару стучали шаги прохожих. Жюгждене уже умерла, а Генюшене скорая помощь увезла в больницу. А мы без конца разговаривали, с необычайной радостью и грустью вспоминая наше знакомство, жизнь в Клайпеде и в Каунасе, нашу удивительную любовь. Казалось, теперь лучше бы вообще перестать жить, ничего больше не чувствовать, не видеть ужасов, которые, несомненно, в ближайшие дни и годы придется испытать всем, всем, а значит, и нам. И я уже подумал: не лучше ли взять из стола револьвер и все кончить…

Это была, конечно, случайная мысль в минуту слабости. Да и инстинкт жизни в нас был силен. Нам казалось, что мы только-только начали жить, дышать, только-только начали осмысленное существование. И теперь, когда все рушилось и гибло, жить хотелось еще сильней — и любить, и радоваться, и растить сына, и работать, и всем этим дорожить во много раз сильнее, чем до сих пор… Удивительно прекрасной казалась нам теперь жизнь мирного времени с повседневными заботами, делами и мечтами, с маленькими радостями, — казалось, она никогда больше не вернется…

Элиза тревожилась о сыне. Если б он был здесь… Но, может, там, в Каунасе, ему лучше, может, тут он больше будет подвергаться опасности? Мы знали, что нет никакой возможности связаться с Каунасом… Во всяком случае, в ближайшее время… А что будет дальше? Что будет дальше?..

Рассвело. Невыспавшиеся люди расхаживали вокруг дома, показывали друг другу обнаруженные на земле осколки и говорили:

— Бомбы совсем… не цементные…

— Но небольшого калибра… Скоро у них кончится весь запас…

— Пока солнце взойдет, роса глаза выест…

— Калибра-то небольшого, но нашей соседки уже нет…

— Жюгждене умерла?.. Вечная память… Хорошая была женщина…

— А что дальше-то будет?

Люди поглядывали друг на друга и избегали слишком откровенно выражать свои мнения.

Я ушел в Наркомат.

Путь, как я уже говорил, был не близкий. На улицах полно людей. Одни — спокойные, другие нагружали тележки имуществом и куда-то тащили их. Толпы испуганных горожан собирались в подворотнях еврейских кварталов и вполголоса о чем-то говорили. Кое-где на углах улиц торчали парни с нахальными лицами, зло улыбались и курили. Я прошел мимо нескольких домов, в которые угодили бомбы. Упавшая стена завалила пол-улицы, и люди смотрели на этот завал. Женщины рыдали. В другом месте обвалилось полдома, и на втором и третьем этажах в комнатах виднелась опрокинутая мебель, лежали покореженные железные койки… Первые картины войны…

Хотя было рабочее время, в Наркомате слонялись из кабинета в кабинет лишь несколько сотрудников. Я не знал, что им сказать. По-видимому, большинство служащих находились дома и ожидали, что будет дальше, или пытались спастись, как кто мог. Я направился в свой кабинет. Кто-то сообщил, что машина нашего Наркомата уже мобилизована. Осталась только одна машина, потому что на третьей в субботу уехал по делам в Каунас Жюгжда и пока не вернулся. Я поднял трубку телефона. Телефон молчал. Включил настольную лампу — электричества не было. Я почувствовал смертельную усталость и, сидя за столом, задремал. Потом мне пришло в голову вызвать шофера и поехать в горком — вдруг там что-нибудь узнаю или получу какие-то инструкции. Но прежде всего я заглянул домой. Может, следует жену и самые необходимые вещи отправить куда-нибудь за город, пока не начались новые налеты? Подъехав к дому, я увидел, что на улице толпятся соседи. Здесь были Моника Миронайте (ее муж, Альгирдас Якшявичюс, недавно умер) и Юозас Микенас. Казиса Боруту вместе с женой неделю назад я отвез на своей машине в Бирштонас лечиться. Они, по-видимому, все еще там. Новый проректор Вильнюсского университета Юозас Булавас грузил в машину имущество. Когда я спросил, куда он собирается ехать, Булавас ответил, что хочет увезти свою семью подальше от бомбежек, за Нерис, в деревню Ерузале. Эта мысль мне показалась разумной. Но Элиза отказалась уехать одна. Как раз в эту минуту к дому подъехали знакомые и вынесли из машины Томаса, сонного, перепуганного. Увидев мать, он прижался к ней. Теперь мы были все вместе, и я думал, что лучше всего сейчас последовать примеру Булаваса. Из машины также вышли Галина Корсакене{108} с дочуркой Ингридой — они искали Костаса, который вчера еще уехал из Каунаса. Узнав, что Костаса мы не видели и не знаем, добрался ли он вообще до Вильнюса (он ведь мог уехать и через Укмерге, в сторону Зарасай), Галина впала в отчаянье и заявила, что останется с Элизой. Я сказал, что будет лучше, если обе они с детьми сразу же сядут в машину и уедут в Ерузале, пока город не бомбят.