Буря в полдень

Газеты широко писали не только о сражениях. Красная Армия, вытеснив врага с захваченных советских территорий, обнаруживала там страшные картины: сожженные дотла города, местечки и деревни, взорванные вокзалы, повешенные на площадях или сожженные в домах люди — женщины, дети, старики. Бессмысленная и безумная жестокость врага вызывала ненависть и жажду ответной мести. Убитые и попавшие в плен солдаты Гитлера имели жалкий вид. Запланировав молниеносную войну и решив до зимы непременно занять Москву (уже были отчеканены медали для победителей Москвы — они попали в руки наших воинов), Гитлер не заботился о зимнем обмундировании своей армии. Было немало замерзших и обмороженных «фрицев», как их теперь называли. «Завоеватели» уже не казались непобедимыми. Это жалкие вояки, которых можно и нужно бить, пока ни одного из них не останется на советской земле.

Всего этого мы, находясь в Пензе, не видели воочию, но мы все равно жили этим, говорили об этом, и радовались, и волновались…

Шли последние дни 1941 года, на редкость холодные и снежные. Бывали дни, когда термометр падал до пятидесяти градусов ниже нуля. Снегу навалило столько, сколько я не видел ни разу в жизни. Но воздух был сухим, и поэтому мороз не так сильно давал себя знать. Как-то бодрее мы теперь ходили по улицам города, лишь мысли о Литве не покидали нас. Что там вытворяют «завоеватели мира»? Живы ли еще наши близкие?..

А вокруг были повеселевшие лица. Люди, толпившиеся у громкоговорителей, с надеждой смотрели друг другу в глаза, улыбались, даже шутили:

— Капут фрицу… Видел он Москву, как собственные уши…

На встречу Нового, 1942 года в каменном доме на улице Гоголя, где помещалось литовское правительство, собрались почти все литовцы. Нас осталось не так уж много. Некоторые уехали в Уфу, другие — в Куйбышев, куда перебралось большинство союзных правительственных учреждений и работала часть Всесоюзного радио (оно вещало и из Москвы).

В Куйбышеве на радио работали Йонас Шимкус и Генрикас Зиманас. Некоторые из руководящих товарищей находились в Москве. Мы тоже собирались покинуть Пензу, так как Государственный Комитет Обороны 18 декабря 1941 года принял постановление о создании Литовской стрелковой дивизии.

Не помню сейчас, знали ли мы, поднимая скромные тосты за победу, где будет организована дивизия. Как мы представляли свою работу в ней? Как и другие соединения Красной Армии, Литовская дивизия будет иметь свою газету. Руководство дивизии, конечно, найдет, где можно применить наш опыт и знания. Может быть, мы попадем в дивизию простыми бойцами — это будет совершенно естественно. Так или иначе, мы не будем отделены, как это было до сих пор, от усилий всей страны (свою творческую работу мы в заслугу себе не ставили) и сможем все силы отдать войне.

С такими мыслями мы слушали кремлевские куранты, которые пробили двенадцать, с такими мыслями мы разошлись тогда… Над затемненным городом сверкали вечные звезды, равнодушные к судьбам людей и государств… Но на сердце стало теплей — события последних месяцев обнадежили нас, а ведь человек не может жить без надежды. Впереди было будущее, темное и смутное, как эта новогодняя ночь в далеком затемненном городе. После ночи всегда наступает утро… Но дождемся ли мы его? Поздравим ли солнце, взошедшее для нашей страны и всей Европы, которая стонет теперь, порабощенная, поруганная, окровавленная жестоким врагом?

И все-таки надежда в сердце не гасла — она теплилась там крохотным огоньком, не боящимся сумерек. И мы были счастливы — настолько, насколько вообще тогда могли быть счастливы люди в сражающейся стране.

НАШ ДОМ БАЛАХНА

Почти полгода мы провели в Пензе. Когда узнали, что вскоре придется ее оставить, всех охватила грусть, как всегда, когда расстаешься с тем, с чем уже сжился… Только теперь мы почувствовали, что этот город все-таки был добр к нам, что здесь мы нашли крышу над головой, хлеб на столе, тепло человеческих сердец…

Мы квартировали в рабочей семье, которая жила скромно. Муж и сын работали на фабриках, вставали рано, ели не слишком густо, возвращались поздно. Дома хозяйничала седая старушка, как нам поначалу показалось, мрачноватая и не слишком добрая. Особенно она сердилась, если замечала, что мы снова открыли форточку в комнате и «выпускаем тепло на двор». Мы пытались доказать, что комнаты необходимо проветривать — иначе захвораешь от спертого воздуха, — но все эти доказательства были пустым делом. Война за форточку шла день за днем, и победителя не было.

Не многим теплее отношения были и с мужчинами. Им, как и всем жителям Пензы, казалось странным, что в то время как на фронт ушли почти все, кто способен держать оружие, а остальные тяжело трудятся, в их квартире живут молодые мужчины, которые ничего не делают, а только что-то пишут, слоняются по городу и, встретившись, философствуют на непонятном языке…