Буря в полдень

Была золотая осень, когда в Ясной Поляне у красноармейцев побывали наши писатели и художники. Я полагаю, что для всех это посещение останется в памяти на долгие годы. Мы не нашли здесь просторного зала для проведения литературных вечеров и проводили их на лесных прогалинах, пахнущих мхом, папоротником и орешником. Мы читали свои произведения с грузовика, а вокруг сидели и слушали сотни бойцов. Я помню, как на одной такой встрече, устроенной для наших автоматчиков, вдруг объявили тревогу: немецкий самолет, долго гудевший в ясном осеннем небе, сбросил в лес десант, и мы остались на поляне, а бойцы ринулись окружать десантников. Встречу мы завершили, когда бойцы вернулись и снова обступили нас.

Я помню литературный вечер в части, где комиссаром был хороший товарищ, позднее погибший в бою, — Пранас Гужаускас. Смеркалось, небо заволокли тучи, пошел дождь. Накинув зеленые плащ-палатки, в лесу собрались мрачные, сосредоточенные красноармейцы. Дождь уже лил как из ведра, и нам казалось, что придется разойтись. Но бойцы непременно хотели услышать наших писателей, и тогда, поднявшись на грузовик, стали читать свои произведения Саломея Нерис, Костас Корсакас, Йонас Марцинкявичюс. Бойцы особенно просили, чтобы выступила Нерис. Она читала тихо, без особенных актерских способностей, но глубоко волновала людей, которым завтра-послезавтра предстояло идти в бой. Дождь промочил ее рукописи, струями стекал по лицу и рукам, Саломея не различала букв. На помощь пришел Корсакас — он взял у нее листок и закончил чтение. Литературный вечер прошел с настоящим подъемом, и мы оставили довольных бойцов в темном лесу, где продолжал хлестать дождь. Провожали нас молодецкой литовской песней.

Бойцы в Ясной Поляне и ее окрестностях видели, что несут миру двуногие звери, выдрессированные Гитлером. Жители спаленных и разрушенных деревень рассказывали страшные истории об убитых людях, сожженных детях и женщинах, грабежах. Показывали школу с выбитыми окнами, загаженную конским навозом, — оккупанты превратили ее в конюшню. Приводили на место, где фашисты сожгли женщину с двумя детьми. Местные люди, сумевшие вырваться из фашистского рабства, рассказывали бойцам об ужасах, которые им пришлось пережить, когда они каждое мгновение ждали смерти. И все это вызывало в сердцах добродушных, спокойных литовцев ненависть и желание как можно скорее двинуться на фронт.

Я помню, мы находились в лесной землянке. Молодой краснощекий снайпер, поклонник литературы, сидя на нарах, почти касаясь головой потолка, тихо, задумчиво говорил:

— Бывает, лежим ночью в землянке и долго говорим между собой: вот пойдем на фронт… Один собирается отомстить фашистам за детей, за жену, другой — за отца, братьев, за разрушенный родной город. А я вот думаю: и мне есть за кого отомстить. Ведь я тоже потерял родину — Литву, родителей, братьев, все. Но почему-то мне втемяшилось в голову — я буду мстить за Толстого и за Ясную Поляну. Может, потому, что первая книжка, которую я прочитал, была написана Толстым… По сей день ее помню — «Много ли человеку земли нужно». Там описывается, как один жадный человек поехал куда-то к киргизам или калмыкам, хотел приобрести побольше земли. И эти киргизы или калмыки ему сказали примерно так: «Сколько обежишь до заката — будет твое». Он бежал, бежал, пока кровь не пошла горлом. И ему хватило столько земли, сколько пошло на его могилу. Так и фашисты. Они хотят проглотить весь мир. Но мы им покажем, что нашей земли они получат лишь столько, сколько надо для их могилы. Вот какая мысль мне вбилась в голову, — закончил снайпер, немного смущаясь и вопросительно глядя на меня.

Я понял, что Ясная Поляна по пути на фронт для наших бойцов стала как бы родником, который напоил их любовью к Родине и зажег в сердцах суровую ненависть к врагу. В заснеженных полях под Орлом, в огненном пекле мстили они врагу за близких, за Литву, за Ясную Поляну. В снежную метель, все ближе к Литве, их провожал великий дух Льва Толстого, дорогой для каждого, кому дороги жизнь, Родина, культура.

ЛИРИЧЕСКОЕ ИНТЕРМЕЦЦО

Постпредство на улице Воровского незаметно стало средоточием всех литовцев. Те, кому не доставало места в переполненных гостиницах, жили здесь в больших общих комнатах с несколькими койками или в более удобных — двухместных — номерах. Для писателей обычно отводились комнаты, в которых они могли бы работать.