Буря в полдень

…Простудившись, я лежал в номере гостиницы «Москва». Чувствовал себя неважно. И вдруг, открыв глаза, я увидел, что кто-то стоит у столика. Это была она. Что-то раскладывала там, а когда я зашевелился, обернулась с улыбкой и сказала:

— Мне сказали, что вы больны… Теперь я буду вас кормить, буду приносить вам еду из Постпредства… Вы любите гречневую кашу и компот? — Она поставила передо мной остывшую кашу. — Жаль, что не на чем подогреть.

— Почему? Тут есть электрический чайник…

— В чайнике кашу не подогреешь. Придется есть холодную… Знаете, пока доберешься на метро…

Я ел кашу, а она сидела на стуле и смотрела на меня, худого и небритого.

— Некрасив, правда? — спросил я.

— Ничего, — ответила девушка. — Вы же больной…

Она смотрела на меня улыбающимися синими глазами, и казалось, улыбалось ее пригожее, здоровое лицо, и губы, и руки, и грудь, вся она улыбалась чем-то далеким и полузабытым, тем, чего нельзя забыть никогда, — она улыбалась, как Литва летом…

— Как тебя звать? — спросил я у девушки.

— Ванда, — ответила она. — Некоторые еще зовут Антониной, но мне больше нравится Ванда.

— Откуда ты?

— Из Кудиркос-Науместиса. Я бежала в первый день войны. И вот куда доехала — до Ферганской долины…

— И как там, в этой Ферганской долине?

— Интересно. И неплохо. Урюку наелась, сколько душа желала. И люди там хорошие, понравились мне. Только сыро очень. Ревматизм схватила.

— Болит?

— Теперь ничего. Но бывает, и болят ноги. Когда погода сырая…

— А я бы не сказал… Мне кажется, ты здорова…

— Ничего, и вы скоро выздоровеете. Я вас вылечу…

И Ванда рассмеялась так искренне, по-детски, что у меня по сердцу прошла жаркая волна.

— А твои родители где? В Литве? — снова спросил я у своей сиделки.

— И мама, и папа, и две сестры — все в Литве. Только я одна тут.

— И как тебе война?

— Что же война? Кому она может быть приятна? Домой все хотят, и я тоже… Мы ведь вернемся домой, правда?

— Конечно, вернемся, Ванда… Но когда — никто не знает… Послушай, когда я выздоровею, ты не хотела бы сходить со мной в театр?

Ванда посмотрела на меня вопросительно.

— А билет вы можете достать?

— Отчего же? Это пара пустяков…

— Нет уж. Говорят, очень трудно…

— Как-нибудь достану…

— Но мое платье… Может, мне одолжит подруга, с которой я живу.

— Значит, договорились?.. Как только поправлюсь, обязательно сходим. В Москве театры такие, каких во всем свете не сыщешь…

Девушка смотрела на меня так, будто все еще не верила, что я всерьез говорю о театре. А я чувствовал, что должен видеть ее каждый день, разговаривать с ней, слушать ее смех, ее простые, детские, наивные и такие милые ответы…

Мне показалось, что я выздоравливаю не от одной простуды, а поправляюсь после тяжелой болезни, которая давила, мучала, душила, которая не давала поднять головы, вздохнуть полной грудью, рассмеяться, даже улыбнуться…

Шли дни, и каждое утро, и полдень, и каждый вечер я ждал, когда в коридоре послышатся легкие шаги, постучатся в дверь моего номера 1115, и войдет Ванда — такая же сияющая, веселая, словно получила дорогой подарок, вся пахнущая литовскими полями, садами и цветущими лугами. И на самом деле мне стало казаться, что со мной — сама Литва, которую я буду любить, пока жив…

…Шли дни. Я уже бродил по комнате, стал выходить на улицу. Ванда по-прежнему приносила из Постпредства еду, кипятила чай в электрическом чайнике. На моем столе высилась стопка книг, и она начала брать их у меня читать. Ванда была любопытна, все быстро усваивала, а Большой театр, куда мы с ней пошли, показался ей чудом из чудес. Иногда я читал ей новые стихи и рассказы, которые писал, и видел, что они ей нравятся.

Как-то я взял листок и сказал:

— А теперь я прочитаю стихи, посвященные одной женщине, которую я встретил во время войны.

Насупился угрюмый свод небес,
Утесы высятся, как привиденья.
Все потерял я, словно человек,
Попавший в кораблекрушенье.

Холодный мрак, соленый резкий ветер…

Где я, известно лишь судьбе одной.
Внезапно я утратил все на свете —
Отчизну, и друзей, и дом родной.

Казалось, не уйти уж мне от смерти…

Но добрая и теплая рука
Вдруг очутилась на болящем сердце;
Глаза открылись, улыбнулся я
Тебе. Вернется жизнь, как ты пришла
Под пламенем небесного огня.

Ванда удивленно посмотрела на меня.

— А кто же эта женщина, которой посвящены стихи?

— Она сидит в этой комнате и разговаривает со мной.

— Правда? А мне показалось…

— Правда, как правда и то, что ты — мое спасенье…

— От чего?

— От одиночества, тревоги, от войны… Ты понимаешь, если бы я не встретил тебя…

Мы разговаривали долгими часами, истосковавшись по откровенности, в которой звучали боль и радость, печаль и надежда, ожидание и вера в жизнь, будущее, счастье…