Буря Жнеца

Юный воин вспыхнул на миг, но потом кивнул. – Говорят, ты ловок в обращении с этими зубчатыми стрелами, Мезла.

– Метафора, Ливень? Удивлен, что у тебя есть поэтическая жилка.

– Ты же не вслушивался в наши песни? Ты сделал себя глухим к красоте Овлдана, ты ослепил единственный свой глаз. Мы древний народ, Мезла.

– Да, я слепой и глухой. Но не немой.

– Станешь, когда я перережу твое горло.

«Ну, пока заканчивать», подумал Тук.

***

Красная Маска так долго ждал этого мига. Не старику из племени Ренфайяр с его проклятыми тайнами вмешиваться и разрушать всё. Нет, Маска самолично позаботился о нем. Он все еще видел лицо старейшины – выпученные глаза, лопнувшие сосуды, выпавший язык… сухое лицо над крепко сжавшими горло руками становится синим, а потом мертвенно – серым… Хрящ треснул в его хватке как сухой тростник, как папирусный свиток. Он долго не мог разжать руки, хотя глупец был уже мертв.

Слишком многие из его детских воспоминаний просочились в руки, превращая пальцы в удавов, которым недостаточно было безжизненной плоти – они словно хотели ощутить холод, оставшийся после бегства души. Конечно, тут не только в памяти дело. Старик вообразил себя хозяином Маски, его «смотрителем», если использовать летерийское слово. Он желал стоять за плечом Вождя Войны, он готов был вдохнуть – и произнести слова, роковые истины, уничтожающие не только самого Маску, но и его шанс привести овлов к победе.

Теперь это время близко. Он увидит голову Биветт на пике. Он увидит валяющиеся в грязи тысячи трупов Эдур и летерийцев. Вороны будут виться и радостно каркать, а он встанет на помосте, станет созерцать поле битвы. Увидит, как чешуйчатые Защитники, нашедшие его, избравшие его, станут рвать магов по суставам, косить вражьи ряды…

Тут перед разумом его снова встало лицо старейшины. Вначале видение доставляло ему радость, но потом начало тяготить. Лицо, сродное с его мечтами; лицо, так напоминающее серыми и синими пятнами оттенки стального неба. А он-то думал, что избавился от дурака и его зловещих тайн, от осуждающего взора – так отец мог бы смотреть на блудного сына, намекая, что все его слова и поступки недостойны народа овлов, такого, каким он всегда был и должен оставаться.

Со всех сторон кипела работа. Красная Маска въехал на платформу. Кадаран у пояса. Рюгта висит в кожухе. Это оружие рождено очень, очень давно. «Разве я не овл? Разве я не больший овл, чем многие члены племени Ренфайяр? Чем большинство собравшихся здесь воинов? Не гляди на меня, старик. У тебя нет права. Ты никогда не стал бы тем, кем стал я. Погляди на моих Защитников!

Рассказать тебе, отец?

Но нет. Ты давно мертв. Я чувствую в руках твою тощую шею… Ах, не так. Эта подробность относится к старику. Тому, что таинственно умер в палатке. Последнему из старейшин Ренфайяра, знавшему, о да, знавшему моего отца и его род, и детей, которых он назвал своими.

Глупец, почему ты не позволил годам притупить память? Почему не уподобился болтливым, выжившим из ума старцам? Зачем сохранил острое зрение? Хватит! Сейчас ты смотришь на камень, во тьму. Острый разум гниет в черепушке. Хватит.

Оставь меня».

Его ударили первые капли дождя. Вождь поднял голову. Тяжелые капли разбивались о маску, о чешуйки скрывающий правду брони. «Я неуязвим. Я неприкасаем. Завтра мы уничтожим врага.

Защитники позаботятся об этом. Разве они не выбрали меня? Их дар – дар славы; и никто не заслужил его больше, чем я.

Клянусь немигающими взорами К’чайн Че’малле, я одержу победу!»

Глубоко в недрах туч забил неровную дробь глухой барабанщик. Глядящие на землю духи овлов потащили из ножен зазубренные мечи.

Глава 20